Потребитель - страница 34

К тому времени, когда солнце замирает уже прямо над их головами, они сильно сожжены, но не замечают этого. Они пьют больше воды, вина и неизбежно глотают больше опиума, чтобы сбить растущую температуру, не сознавая, что их кожа вот-вот сварится. Даже осы куда-то исчезли, спрятались от солнца в своей сети подземных тоннелей. Тишину нарушает лишь ощутимое сотрясение земли их вязнущими кирками, их прерывистое дыхание, ускоренное нависающей жарой, или лязг лома о сталь кирки, что откалывается в пустыню, уныло и качко падая на землю, побежденный весом солнца, звуковой резонанс проглатывается, как хлопок ладоней в обитой войлоком палате психбольницы. Их носы и щеки разъедают прозрачные волдыри, малиново светящиеся сырым мясом под нежной кожицей. Розовые пузыри расползаются, огромные, от их плеч и шей, покрываясь на ветру замысловатыми складками. Шкура на тыльной стороне рук вздувается, и маслянистый сок капает из сорванных лоскутьев. Но они продолжают работать, без рубах, без памяти.

Ирландец бросает кирку и выпрямляется, повернувшись лицом к пустыне, будто готовясь встретить натиск белой пылевой волны. Его кожа прежде была как фарфор, начисто лишенный пигмента, а теперь блестит рубиново и липко на

фоне слепящего песка. Он вытягивает перед собой руку, театрально обводя панораму пустыни. Его слипшиеся длинные светлые волосы, квадратная челюсть и искрящиеся голубые глаза делают его похожим на готового разразиться радостным монологом обгорелого Викинга, выброшенного на этот берег. Он поет пустынному пейзажу, простирающемуся перед ним, как континент ничто. Из его горла вылетает астматический сип, который, похоже, пугает его самого, выдавливаясь изо рта. В одно мгновение звуки сожжены солнцем.

— Там внизу, таааааааам внизу, таааааааааам внизу… Забыв слова песни, он бросает ее. Садится на краю канавы, разглядывая, как на жаре вспухает мозоль на ладони.

Американец роняет кирку в пыль и смотрит на него. Он с усилием сосредоточивается и понимает, что кожа его друга похожа на бекон.

— Наверно, лучше рубашки надеть… Хорошо бы убраться с солнца. — Первые слова, которые он произнес с тех пор, как грузовик их выгрузил. Он разговаривает, как умирающая старуха, хрипящая свое последнее желание.

— Что? Да! Что!.. — Ирландец не поднимает глаз. Он таращится на свои руки, будто на причудливое ископаемое, вырытое в канаве.

Американец повторяет свои слова, тщательно выговаривая их, как бы читая из невразумительного учебника. Ирландец все еще смотрит на свои руки, перевернув их, сравнивая жемчужный цвет ладони: подушечки усыпаны идеально круглыми монетками мозолей, как кожица вишни — с жилистой тыльной стороны.

— Да… нам… лучше… убираться… с… солнца. Я уже не знаю, где я.

Американец направляется к нему, оставляя за собой след мелово-белой пыли, повисающий низко над землей. Его тень ложится на Ирландца, и тот сидит, будто скрытый в янтарном мешочке, вырезанном из солнечной ткани. Они надевают рубашки и перетаскивают инструменты, воду и горлянку с вином к ящику в начале канавы, на обочине плавящейся черной асфальтовой дороги. Рубашки липнут к их мозолям, часть которых мгновенно взрывается, заливая тонкий белый хлопок липкой жидкостью. Ирландец стоит, медленно вращаясь на оси своих ног, будто его голова — планета, сошедшая с орбиты: мир головокружительно смещающихся равнин, атакуемых безжалостным солнечным потоком. Он смотрит в обе стороны вдоль абсурдной крошечной ленте дороги — бесплодной процарапанной черты на лице пустыни. Он не видит никаких признаков возвращающегося грузовика.

— Нам-надо-убраться-с-солнца-сейчас-же, — повторяет он, как закон физики, выученный когда-то в школе, тоном, ставшим авторитетным и четким. Ему девятнадцать, и он принимает роль старшего брата-защитника, хотя знает Американца всего несколько недель: они познакомились на дороге под самым Стамбулом. Американец говорит, что ему восемнадцать, но выглядит он на свои пятнадцать.

Они переворачивают ящик от инструментов размером с дорожный сундук, вывалив содержимое у дороги. Жестяная обшивка, приклепанная к деревянной коробке, отражает солнце, как хорошо отшлифованное футуристическое зеркало, что вспыхивает случайными сообщениями в небо. Подняв крышку, они подпирают ящик вверх ногами под углом, которого достаточно, чтобы они смогли усесться на корточках, спрятавшись в его тени от солнца. Внутри ящика воняет машинным маслом, цементом и лосьоном от загара. Лихорадочные порывы ветра швыряют песок под крышку, забивая им рты и глаза. Они скрипят песком на зубах, смывая его густыми тяжелыми струями вина, проглатывая вместе с песком еще опия.