Потребитель - страница 38

Потом я заметил ее: она сидела, прижавшись спиной к дереву, глядя на океан, притянув к себе босые ноги, спрятанные под толстым одеялом сосновых иголок, и ее замшевая с бахромой куртка была покрыта темными пятнами от росы. Извержение рыжих волос стекало по ее черепу ржавыми струями, рассыпаясь по плечам спутанными узлами колючей проволоки, украшенной веточками и листьями, как будто она спала в кустах. Копна волос мерцала морским туманом, слегка спрыснутая блеском. Покоясь, как дитя на руках этих сплетенных лоз, бечевок волос вперемешку с бахромой ее куртки, обнаженные груди выступали предложенной свету жертвой. Они были похожи на два облупленных яйца, полные и тающие в тепле слабого солнца, оплетенные нежной сеткой голубых вен. Обернувшись ко мне, она улыбнулась. Ее рот был развалиной коричнево-черных когтей, но язык между ними был бледно-розов и блестел, как последнее выжившее во вселенной гнилья невинное животное. Пар поднимался из-под ее одежды и плыл к верхушкам деревьев.

Я вернулся за своим рюкзаком и подготовил себе место в траве и сосновых иголках с ней рядом. Опершись спиной на рюкзак, уставился в ту же воображаемую точку на горизонте, — где море смешивалось с небом, — куда, казалось, она смотрела обкуренным взглядом, как Изольда, вдруг оказавшаяся волком-вампиром, высматривающим свою добычу. Дым подымался от ее белых костлявых пальцев, растопыренных в ковре опавшей растительности крабьими лапами. Длинные ногти были выкрашены красным лаком; безупречно опиленные и сверкающие, они все были обклеены маленькими золотыми звездочками, будто ее только что посетила маникюрша под ЛСД.

У нее в пальцах был зажат косяк. Она протянула его мне, — вымоченный в опиуме, как она сказала. Я протянул ей вино, — к тому моменту уже смешанное с моей слюной.

Мы пили и курили, глядя на горизонт и бесформенный блеск солнца за серым туманом, искривляющимся книзу за край земли, куда он в конечном счете утянет за собой тьму. Первый проблеск шторма был лишь темной кляксой на небе, ползущей над морем вдаль, к югу. Мало-помалу мое сознание опустошалось, как рана, истекающая кровью в грязь.

Она отвернулась от меня, посмотрев вправо, в чащу леса, и засмеялась, как будто только что прочла на листьях некую инструкцию. Съежившись, как младенец, она протянула мне руку — корчащуюся брошенную диковину, которую я должен был подобрать и обогреть. Все плыло у меня перед глазами, когда она вела меня в глубь чащи. Наши вещи остались на месте. Она взяла только вино.

Когтистые ветви впивались в мои лицо и волосы, грязь чавкала и хлюпала под ногами, я скорее падал, чем шел, пока она вела меня через лес. Деревья истекали смолой, нависая, как поросшие изумрудной шерстью мамонты, согбенные под собственной тяжестью. Я пил воздух, насыщенный горькой росой и газом, поднимающимся от мульчи. Мое тело истекало одеждами, пропитанными липким потом и паром. Мои башмаки засосала и поглотила слякоть. Моя рубашка распалась, стекая по спине. Мои стопы были ободраны острыми ветками и костями, скрытыми в грязи. Мои ноздри и рот набивались тучами комаров и москитов. Циклоны сплетающихся ядовитых лоз непроходимой стеной обрушивались из воронки лесного бурелома.

Мы пришли к балке. В ее изгибах медленно и ровно плыла мелкая речка. Берега ее были широки и отлоги. Плотная черная глина лоснилась, будто от пота. Свет здесь сочился сквозь потолок листвы, как в огромном атриуме. Испарения, поднимавшиеся от реки, клубились над сверкающими пластами. Она протащила меня сквозь последнюю стену колючих шипов и бурьяна и усадила на камень, раздеваясь. Бриз ферментов сучил мое тело, как волокно хлопчатника.

Река медленно текла. Низко над стеклянной гладью мошкара висела танцующей дымкой. Пенистые груды никотинового цвета сбивались по краям хлама, прорывавшего зеркальную кожу — изжеванная ветка, упавшая с лесного купола, драпированная жирными покрывалами мха; газовый баллончик, почерневший и запекшийся илом; распускающийся моток мелкой проволочной сетки, залепленный черными листьями и украшенный хвостами прилипшей туалетной бумаги, покрытой слизью. Бумага была повсюду вдоль реки, свисая соплями со всего, что оказалось достаточно твердым, чтобы к нему прилепиться, она сочилась дикими кричащими вразнобой цветами — ярко-желтым, небесно-голубым, розовым, ослепительно белым — как будто племя фекальных упырей недавно мигрировало вверх по реке, оставив слизь этих липких праздничных вымпелов увядать, отмечая их след. Река была потоком ссак, расцвеченным дрейфующими блестками разлагающегося дерьма.