Потревоженное проклятие - страница 22

«Необъяснимых явлений не бывает.

Бывают люди, не умеющие их объяснить.»

Кто-то из студентов физфака

Всю ночь я проспал безмятежным сном младенца, и лишь под утро мне приснился странный сон:

Я по колено в снегу стою на краю какой-то ямы. Внизу, на дне, среди куч застывшей земли, копошиться человек. Вокруг расстилается огромное поле, белое от снега, искрящегося под неярким светом луны. Холодно, неуютно, тоскливо…

Человек в яме вдруг окликает меня по имени, протягивает руку, испачканную землей. Эта скрюченная рука похожа на жуткую куриную лапу с черными когтями. Я хватаю руку, человек поднимает голову, выбираясь наверх, и я вижу — это я сам! Чернявый, не бритый, с безумными глазами, но это я!

Я, тот который сверху, понимаю, что происходит что-то страшное, неправильное… В моей руке появляется револьвер, и я стреляю в свое собственное лицо, в переносицу, туда, где у меня оспинка, память о детской «ветрянке». Грохот рвет тишину, звезды на небе косо едут за горизонт, и я понимаю, что падаю в яму, на обмякшее тело того, который так и не вылез. Сухая смерзшаяся земля забивает мне рот, нос, становится нечем дышать, я задыхаюсь, и тут откуда-то слышится голос: «Сергей! Эй, Серега!..»

Я рывком проснулся, дрожжа от пережитого ужаса и тяжело дыша. Яркое солнце заливало комнату. Надо мной стоял Борис, тревожно вглядываясь в мое лицо:

— Уф, напугал! Я думал, с тобой что-нибудь случилось. Уткнулся в подушку и давай хрипеть, как будь-то тебя душат…

— Доброе утро, Боря! Примерно так оно и было… — я очумело покрутил головой, потянулся и рассказал Борису мой сон.

— Видать, здорово ты вчера кумполом… Ладно, ты не забудь Паганелю рассказать — он в снах разбирается, может и обьяснит, что к чему!

Тут в дверь постучали и раздался голос хозяина квартиры:

— Ребятки! Доброе утро! Я слышу, вы уже проснулись! Как говорится, вставайте, графы, нас ждут великие дела!

…Мы втроем сидели на солнечной кухне и уплетали прямо из чугунной сковороды «богатырскую» десятиглазую яичницу. За окнами блестела под бездонным голубым небом гладь Москва-реки. День обещал быть погожим, хотя «…стоял октябрь уж у двора.»

Пока мы с Паганелем создавали шипевший сейчас на столе шедевр холостятской кулинарии, Борис позвонил на квартиру Профессора, и узнал, что вчера поздно ночью из Кургана звонила Надежда Михайловна. Она сообщила, что состояние больного заметно улучшилось, и хотя в себя Профессор пока не пришел, врачи убеждены в благополучном исходе. Через несколько дней, если все будет нормально, Профессора можно будет везти в Москву, в нейрохирургическую клинику академика Броммеля.

Хорошие новости подняли нам настроение, даже я, никогда в глаза не видевший Профессора, искренне порадовался за него. Чудное осеннее утро, с его особой прозрачностью, свежестью, чистотой, придавало мне внутренние силы, и все события минувших дней как-то утратили свою ужасность.

После завтрака, убрав со стола, мы отправились в кабинет Паганеля; вчера в суете и тревогах из поля зрения были упущены Николенькины дискеты, и теперь Паганель вознамерился просмотреть, что же на них записано.

Зашторив тяжелые темно-вишневые портьеры, что бы солнечные блики не слепили экран монитора, Паганель устроился перед комьютером, поклецкал клавишами и вставил первую дискету…

Профессор, как обьяснил Борис, всегда возил с собой складной компьютер — «ноот-бук», хранящий в своей памяти все научные наблюдения, описания находок, личные впечатления и много другой информации. На Николенькиных дискетах были записаны: карта с отметками мест раскопок, каталог найденных предметов и несколько страниц из дневника Профессора. Эти записи помогли моим новым друзьям разобраться, что же за таинственный курган раскопали искатели.

Получалось следующие: на невысоком пологом берегу Тобола Николенька обнаружил поросший кустарником явно насыпной холм, который при ближайшем рассмотрении оказался погребальным курганом, причем разведовательные шурфы доказывали, что тип захоронения неизвестен современной археологии.

Борис, как участник и очевидец начала раскопок, пояснил: