Потревоженное проклятие - страница 29

Я хмуро молчал, но фраза «…спасать жизнь Бориса…» подействовала, и в результате я согласился — после смерти Николеньки во мне словно что-то переменилось, появилась какая-то злость, жесткость — и желание отомстить!

Мы быстро собрались, я прихватил для Бориса кое-какие вещи, чтобы было что одеть в случае, если ему действительно придется бежать из больницы, и мы покинули мое убогое жилище…

Больница, в которую поместили пострадавшего искателя, находилась в получасе езды от моего дома, практически на окраине Москвы. Типовое четырехэтажное здание серого кирпича, чахлый сквер за железным забором, внутри — запах лекарств, обшарпанные стены и раздраженные жизнью нянечки, все как одна в телогрейках поверх халатов по причине отсутствия в батареях тепла.

После долгих препирательств, попыток дать взятку с моей стороны, и попыток выгнать меня со стороны персонала, к Борису я все-таки попал, не смотря на неприемные часы.

Палата, в которой лежал искатель, видимо, расчитывалась на пять, в крайнем случае шесть койко-мест. Я же насчитал двенадцать кроватей, впритык стоящих друг к другу. На самой дальней от двери поверх одеяла лежал Борис в больничном халате одетом на застиранную синюю пижаму, напоминающую одежду хунвэйбинов времен Культурной революции. Я отвлек его от увлекательного занятия — чтения газеты «Спид-инфо» месячной давности. Борис был бледноват, но в целом выглядел неплохо. Это меня несколько успокоило, и я решительно потащил искателя в коридор.

Когда я рассказал, что случилось после его госпитализации, и поделился предположениями Паганеля, Борис спал с лица и заторопился. Сперва он попытался переговорить с персоналом, но они без начальника отделения на отрез отказались выпускать искателя и выдать ему одежду. Оставалось бежать. Надо было где-то преодеться, но в конце коридора за столом сидела дежурная медсестра, бдительно поглядывающая на нас поверх очков.

— Давай вещи и жди меня во дворе! — решительно сказал Борис, забрал одежду и скрылся в палате.

Я минут двадцать бродил по больничному скверику, нервно куря сигарету за сигаретой. Наконец открылась дверь и появился искатель. Выглядел он очень нелепо — моя старая куртка на меху была Борису велика, вытертые джинсы висели мешком, а кроссовки хлябали на каждом шагу. Из дверей следом за ним выскочила нянечка, дежурившая внизу, но Борис отмахнулся от ее визгливых пророчеств о жестоком наказании, ожидающем нарушителя больничного режима.

Пока я ловил машину, Борис сокрушался по поводу людей, у которых слишком большой рост и полное отсутсвие вкуса, явно намекая на мои вещи, превратившие его, всегда ладного и подтянутого, в клоуна…

По дороге, проезжая Кутузовский проспект, я попросил водителя остановиться, обменял те Николенькины доллары, что прихватил во время вчерашнего бегства, на рубли и купил прямо на улице у разбитной тетки в грязном синем халате пару здоровенных, килограмма по два, карпов — ехать к Паганелю с пустыми руками было неудобно. Еще мне пришлось покаяться перед Борисом в сокрытии Николенькиных денег. В ответ искатель посмотрел на меня, прищурился и, усмехнувшись, заметил:

— В твоем положении жадность — не порок, Серега!

Признаться, я расстроился — не хотелось выглядеть хапугой в глазах Бориса. Но, в конце концов, деньги Николенька оставлял мне… А, ладно, что сделано, то сделано…

Мы еще раз останавливались, чтобы приобрести огромный букет темно-пурпурных роз для Зои. Естественно, об обещанных цветах вспомнил Борис, а не я…

К Паганелю мы добрались в пятом часу — дверь открыла Зоя, сообщила, что: «…Папа звонил, скоро будет! Велел всех впускать, ни кого не выпускать!», долго восхищалась розами, чмокнула нас с Борисом в знак благодарности и потащила пить чай. За чаем Зоя очень мило и тактично потешаясь над нарядом Бориса, а он самокритично отшучивался, награждая меня свирепыми взглядами. За разговорами время прошло незаметно. Паганель приехал почти в шесть вечера.

Первым делом он занялся Борисом. Последствия укуса все же проявлялись, у искателя кружилась голова и слегка повысилась температура, но после сеанса психотерапии Борис почувствовал себя гораздо лучше.