Повесть о белом скитальце - страница 17

Уайт смущенно засмеялся:

— Ничего мне этого не надо: я никогда не стану выше того, что хочу.

— А чего же ты хочешь?

— Немногого. — Уайт поднялся и стал задумчиво поглаживать ствол каштана. — Хочу любить вот их, хочу любить людей. А во дворце ничего этого у меня не будет.

— Вот я и говорю: чудной, — убежденно повторил лесник. — Толковый, добрый — верно. Но — чудной… Много в тебе туману, дружок. Опять же долго ли будешь таскать на себе эти железяки, будто проклятый небом. Себя не жалко, так лошаденку пощади!.. Ну, понимаю, не дурень: что-то там такое с лицом. А все прочее?

— Я уж вроде и привык, дядюшка Шарло, — сказал Уайт. Бовье грустно усмехнулся в бороду:

— О том ли толкуешь, дружок? Пора бы уж нам быть попрямодушнее. Или я не прав? Ежели считаешь, будто напугаюсь чего или не пойму всех твоих тайностей… Может, и бестолков в таких-то делах — бог простит! — но разве ж в том суть? Разве ж, увидав твои тяжкие шрамы, стану другим? Да не может такого статься!.. Я полюбил тебя, как сына родного, со всеми твоими болячками и секретами…

— Спасибо… — У Уайта, кажется, дрогнул голос. — Спасибо, дядюшка Шарло! Я очень… впервые…

— Э, да чего там!

Старый Бовье заморгал и стал старательно отряхивать штаны, потом долго смотрел в сторону, прежде чем заговорить снова.

— Ну вот тебе мой сказ, дружок: не таи в себе это — скинь половину своих бед на мои плечи, выдержу!.. Одному-то трудновато сладить, вдвоем легче… А неприглядности своей стыдиться не надо. Главное ведь в человеке душа. А душа у тебя — любой позавидует. — Бовье медленно поднялся. — Пошли, что ли?

Он прикрыл лицо ладонями и внезапно чихнул.

— К чему это я?.. Ах, да! Глаза у тебя, дружок, — хорошие глаза! Любовался утречком, как солнышко вставало. А оно, ясное, заглянуло прямо в эту черную дыру в шлеме — и будто два камня драгоценные.

— Там, где у вас? — тихо, с недоверием спросил Уайт. И еще тише: Глаза… у меня?

— А то у кого ж. Хоть бы забрало это проклятое поднял — грех прятать от людей такое богатство!

На мгновение Уайт замер. Потом провел перчаткой по щели над забралом, провел еще раз — и вдруг бросился в чащу, шурша ветвями плотного кустарника.

— Куда ж ты? — ничего не понимая, спросил Бовье. — Да погоди же, куда ты?

«Не иначе, беда», — решил он. Продравшись сквозь кусты, он вышел к лесному озеру и судорожно обхватил рукой дерево. Уайт стоял на коленях на самой кромке берега и осторожно, с заметным недоверием и боязнью поднимал забрало, потом чуть подался вперед, чтобы яснее увидеть свое отражение… Бовье растерялся, не знал, что делать. Его обуял страх, когда Уайт с усилием снял шлем и нагнулся к самой воде. И тут же по лесу разнесся торжествующий крик:

— Я вижу!

— Чего… чего ты такое толкуешь? — Лесник с тревогой следил за ним, не решаясь приблизиться. — Ты отступи, отступи от воды-то, чего прилип!

— Я вижу, дядюшка Шарло!

— Отступи, говорю! Тут с твоими железками — сразу на дно!

— Я вижу! Без шлема вижу!

Уайт оглянулся. Старый Бовье увидел чистое молодое лицо с едва пробивавшимися усами и счастливые карие глаза, излучавшие любовь ко всему миру…

последнее, в котором передается откровенный ночной разговор и выясняется причина ухода Белого Скитальца и Тру

Заболел старый Бовье. Свалило его быстро — за четверть часа до возвращения Уайта из леса. Еще хорошо, что в тот момент пришел белоголовый Жан, не растерялся, донес лесника до постели.

— Что с ним? — с тревогой спросил Уайт, едва перешагнув порог. Жан громко всхлипнул:

— Кончился…

Лицо Бовье казалось восковым, резче обрисовались скулы, глаза были закрыты.

— Луна взошла?

— Что… сударь?

— Луны, говорю, не видно еще?

— Н-нет, сударь…

Уайт колебался лишь мгновение, И все же решился: сбросил с Бовье камзол, сосредоточился. Железные руки плавно прошлись над телом лесника, на кончиках пальцев чуть слышно потрескивали слабые искры. Жан не мог сдвинуться с места, неведомая сила словно приковала его к стене. Он со страхом следил, как над дядюшкой Шарло все четче обозначался непонятный округлый полог, выросший будто из осколков подсвеченной изнутри слюды. А Уайт все водил и водил руками — медленно, плавно — от головы до ступней старика. Но вот он выпрямился и, взяв свой шлем, чуть покачиваясь, вышел из дома. Жан слышал, как с лязгом поднялось забрало и как тяжко, вроде со стоном, вздохнул рыцарь… Зачем он снова надел свой шлем? Не собирается ли уйти в такой-то скорбный час?.. И что это за странный полог, к чему он тут?.. Ох, пресвятая дева! Уж не колдовство ли это? Не козни ли сатаны?