Повесть о бесовском самокипе, персиянских слонах и лазоревом цветочке, рассказанная Асафием Миловзоровым и записанная его внуком - страница 21

Ага-Садык как почуял кофейный дух, так ноздрями набряк: «О Аллах, о Аллах!..»

В парниках загрузил я телегу бухарскими дынями и узрел сорт «баранец», прозванный так за то, что сей самарский сорт славен кожей, покрытой будто шерстью. Прихватил и баранец по дороге, потому как росла дыня не в парнике, а открыто, неприхотлива была, не то что бухарские неженки с сизым отливом.

Посланник датский с нашим толмачом приехал в карете, запряженной четвериком, со слугами на запятках да с выносными, одетыми с иголочки, ровно куколки. За ним — еще трое придворных детин и ихние девицы.

Увидел посланник стол, устроенный под липами и накрытый скатертью-самобранкой.

— О, я прервал ваш завтрак! — залюбезничал он. Какой завтрак в два часа пополудни, уже обедать пора было, а мы из-за него ни крошки в рот не брали.

— Нет, господин посланник, — поклонился комиссар, — мы только что собирались перекусить. Не желаете ли присоединиться к нашей скромной трапезе?..

Комиссару дипломатом быть, а он в храмине служил.

Посланник ткнул пальцем в стерлядь, в рот которой дядя Пафнутий засунул петрушку.

— Какая большая рыба! — удивился он. — Она мне напомнила о случае, происшедшем совсем недавно. Вы слышали? Про то говорит вся Европа и писали газеты. Английский моряк был проглочен гигантской акулой. С корабля, откуда он упал в море, выстрелила пушка. Ядро ударило в акулу, чудовище разинуло пасть, и моряк выпал из нее жив и невредим. Согласитесь, случай уникальный. Был только один факт подобного рода — когда Иона попал в пасть киту… Пожалуй, теперь мы посмотрим на слона. Я никогда их не видел живыми.

— Асафий, — приказал комиссар, — выводи!

В храмине дал я Рыжему сахару и сказал:

— Побалуемся на воле.

Рыжий закивал башкой, мотнул хоботом и пошел за мной следом. И стали мы с ним казать, чему выучились. Рыжий вставал на задние тумбы, задирал хобот выспрь, а на самый вершок хобота садился Степка и вместо «Коль славен…» верещал «Хлебать синим хоботом!». Дядя Пафнутий только похмыкивал. После Рыжий вставал на задние колени и садился на табуретку. Посланник кричал от радости, семенил ножками, аки младенец, и пускал длань в аплодисмент. А в фините напялил я на себя лавровый венок, что из оранжереи принес, встал на загривок Рыжему, руку вперед вынес, аки цесарь римский, и проглаголил:

— Дивиде эт импера!

По-нашему, стало быть, кому кнут, кому пряник. Тут уж все заморские гости в ладоши ударили…

— А теперь, господа, — сказал комиссар, — прошу к столу.

Мы с дядей Пафнутием и Ага-Садыком за вторым столом устроились. Посланник на устриц лимон выжимал, глотал их и шампанью запивал. Слуги разливали чужестранцам вино в бокалы, а мы хлебали из графина квасок. Комиссар подошел к нашему столу и прошептал мне:

— Расскажи что-нибудь похлеще ихнего матроса. Из чудесного…

Ага-Садык в аккурат кофий сварил по-персиянскому манеру. Розлил я его в чашечки фарфоровые и плеснул в них извинь. Не пожалел — чего, думаю, жалеть, дух будет крепче. Посланник попробовал и возгласил:

— Какое чудо! Нигде не пил такого кофия. Даже в Турции…

Поднял я свой квасок и рек:

— Выпьем за того матроса, что спасся от акулы. Однако есть такие вещи, что и не снились вашей философии, друг Горацио…

— Как, вы читали Шекспира?! — вскадычил посланник. — И вы знаете латынь? Почему вы не в академии?

Комиссар упредил меня, чтоб я ненароком после квасу лишнего не сболтнул:

— Он сызмальства мечтал стать слоновым учителем…

— Так какие же вещи не снились нашей философии, слоновый учитель?

В летошнем году на исходе мая, на Троицу, я сызнова гостил у отца Василия. В обедню хотел пойти помолиться, ан Александра схватила меня за рукав, из храма потащила и тянет на колокольню. «Ты чего?» — спрашиваю. «Чует мое сердце недоброе», — отвечает. Бояться я ее стал. Однако поднялись. Отец Василий встал под колоколом, что Анна Иоанновна в дар храму принесла. И уже он за веревку взялся, чтоб ударить в него, да Александра как батюшку шибанет в сторону, а в то место, где батюшка стоял, упал кусок острый, что от колокола отделился. «Царица Небесная, спаси и помилуй!» — прошептал отец Василий. «Царь-колокол на Москве треснул», — молвила Александра. «Ты что, сдурела?» — пробасил батюшка. Ин взабыль вышло так. Через две недели все в Питере прознали, что в пожар, начавшийся со свечки восковой, поставленной замоскворецкой женкой в чулане, от пролитой воды лопнул Царь-колокол…