Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - страница 16

— Жаль, что не у всех цветов столь дивный аромат, — посетовал он. — Когда бы цветущие вишни так благоухали, я никогда бы и не помышлял о других цветах... (178) — Возможно, сливы чаруют нас потому лишь, что расцветают первыми. Вот если бы они цвели одновременно с вишнями...

Тут принесли ответ. Написанное на тонкой алой бумаге письмо было изящно свернуто, и щемящая жалость пронзила сердце Гэндзи. «Почерк у нее совсем еще детский, — подумал он, — лучше, пожалуй, пока не показывать письма госпоже. Я не хочу ничего скрывать, но боюсь, что содержание его может оказаться недостойным ее внимания и несовместным с высоким званием принцессы». Но попытайся он его спрятать, госпожа наверняка обиделась бы... Поэтому Гэндзи все-таки развернул письмо.

Поглядывая на него украдкой, госпожа лежала, прислонившись к скамеечке-подлокотнику.

Почерк у принцессы и в самом деле был весьма неуверенный, почти детский. «Право, в таком возрасте можно писать и получше», — подумала госпожа, украдкой разглядывая письмо и делая вид, будто оно совершенно ее не интересует. Если бы речь шла о ком-то другом, Гэндзи непременно сказал бы: «Как неумело написано!» Но принцессу ему было жаль, и он лишь заметил:

— Теперь вы и сами видите, что оснований для беспокойства у вас нет.

Днем Гэндзи отправился в покои принцессы. Он уделил особое внимание своему наряду, и дамы, впервые получившие возможность как следует рассмотреть его, не скрывали своего восхищения. Только кормилица и некоторые пожилые прислужницы терзались сомнениями: «Не слишком ли он хорош? Неизвестно еще, сколько горестей выпадет на долю нашей госпожи...»

Принцесса была юна и прелестна. Изысканное благородство роскошно убранных покоев подчеркивало ее трогательную хрупкость и беспомощность. Маленькое тело терялось в чрезмерно пышных одеждах. Вместе с тем она почти не смущалась, держалась спокойно и приветливо, словно невинное дитя, еще не привыкшее бояться незнакомых людей.

«Государя из дворца Судзаку многие упрекали в слабодушии, в науках он тоже не оказывал особенных успехов, — думал Гэндзи. — Но мало кто мог сравниться с ним в изяществе и тонкости вкуса. Отчего же он пренебрег воспитанием дочери? Ведь ее называют его любимицей».

И все же в принцессе было немало привлекательного. Во всем послушная Гэндзи, она почтительно внимала ему и как умела отвечала на его вопросы. Так мог ли он судить ее слишком строго? «Будь я молод, — думал он, — мое разочарование было бы настолько велико, что я скорее всего отвернулся бы от нее с презрением. Но годы научили меня терпению. Теперь-то я знаю, как трудно найти женщину, безупречную во всех отношениях. Женщин много, и у всех свои слабости и свои достоинства. Кому-то и принцесса показалась бы совершенством».

Мысли его снова и снова обращались к госпоже Весенних покоев. Долгие годы была она рядом с ним, но не наскучила ему, напротив, он открывал в ней все новые и новые прелести. Право же, Гэндзи вправе был гордиться своей воспитанницей. Расставаясь с ней на одну только ночь, он изнемогал от тоски и тревоги. С годами его чувство росло, и иногда он со страхом думал: «К добру ли?»

Тем временем Государь из дворца Судзаку перебрался в горную обитель и оттуда писал Гэндзи трогательные письма. Разумеется, он беспокоился о дочери, но, доверяя Гэндзи ее воспитание, просил ни в коем случае не принимать в расчет его собственных чувств. Тем не менее детская беспомощность принцессы явно тревожила его. Госпоже Мурасаки Государь написал отдельное письмо:

«Надеюсь, Вы не сердитесь на меня за то, что я позволил себе передать на Ваше попечение столь юную и столь далекую от совершенства особу. Могу ли я рассчитывать на Ваше великодушие? Не оставьте же ее своими заботами. Ведь мы не чужие друг другу.

Боюсь, что мое послание покажется Вам несвязным, но поверьте, „блуждающему впотьмах“ (3) так трудно сохранить ясность мысли».