Повесть о ледовом комиссаре - страница 18

77°20′ северной широты.

Густая, непроницаемая пелена тумана висит в воздухе. С капитанского мостика еле виден нос корабля.

С разбегу бросался „Седов“ на ледяную перемычку. Под напором стального тарана — мощного форштевня корабля — лед давал многочисленные длинные извилистые трещины. Временами чуть ли не на полкорпуса залезал корабль на заснеженную поверхность ледяного поля и собственной многотонной тяжестью давил, мял, дробил… Из-под бортов журча вырывались пенистые потоки воды, выбрасывая на поверхность ледяное крошево.

Вначале океан покрывала тонкая, всего в полметра, броня молодого льда, твердого и прозрачного, как стекло. С ним сравнительно легко справлялся „Седов“.

А чем дальше пробирались на север, тем более утолщались снежные ледяные поля с беспорядочно нагроможденными на них торосами. Идти стало затруднительно. Ледокол вползал на льдину, а она не ломалась, а только уходила под воду и всплывала за кормой целая, без единой трещинки. Подобное плавание грозило бедствием.

…„Седов“ ведь не ледокол, а „ледокольный пароход“ — л/п, как обычно пишут. Он по своим размерам раз в пять меньше такого ледокола, как „Красин“, — с огорчением заносит в дневник Шмидт. — Иногда нам приходится останавливаться, когда туман или снег и не видно, где будет чистая вода. Стоим и „ждем у моря погоды“, любуемся льдами».

Вскоре после того как «Седов» вошел в хрустящую ледяную кромку, его встретил хозяин здешних мест — огромный белый медведь. Собственно говоря, в сизой дымке тумана он показался совсем не белым, а темно-желтым, почти коричневым. Владыка ледяной пустыни шел медленно и важно, время от времени обнюхивая воздух. Он так легко и ловко перепрыгивал через полыньи, трудно было себе представить, что его огромная туша весит более полутонны. Медведь не обращал внимания на приближающийся корабль. Видимо, живя во льдах, он привык к вечному движению айсбергов и принял корабль за обычную плавучую ледяную гору.

Когда же на палубе поднялась суматоха и раздался первый выстрел поторопившегося охотника, зверь привстал, повернулся и моментально исчез в тумане.

Начальник экспедиции отдал приказ не стрелять в замеченных медведей до тех пор, пока оператор не заснимет их на кинопленку. И второй медведь, попавшийся на пути «Седова», вел себя так, словно был осведомлен об этом распоряжении. Он бесстрашно приблизился метров на 50 к судну. Хозяин ледяных просторов не знает себе равных по силе и ничего не боится. Но он очень любопытен.

^{>…Медведь не обращал внимания на приближающийся корабль…}

Медведь подошел еще ближе к кораблю, задумчиво постоял и, не торопясь, ушел. Посланные вслед ему пули не достали зверя. Полярного медведя можно убить, только попав ему в голову или в сердце. Раненый зверь убегает с большой быстротой.

…Льды и белые медведи — эти атрибуты «арктической экзотики» — в изобилии были кругом. И естественно, что на палубе и в кают-компании о них шли долгие беседы и споры. Бывалых полярных охотников слушали с большим вниманием. Трудно было отличить правду от неизбежного домысла «охотничьих рассказов». Но слушать все равно было интересно.

…«Седов» попал в первое ледовое сжатие. Льды напирали на корабль, скрежеща и грохоча стали наползать на палубу. По команде капитана матросы ломами и пешнями бросились окалывать льдины. Им помогали все участники экспедиции. Наконец, поддаваясь напору корабля, льдины начали медленно уходить назад. «Седов» пробился вперед, в разводье, и, пройдя немного, опять замер перед сплошным, непроходимым льдом.

— Тихий назад! — раздалась команда с капитанского мостика.

Медленно, как бы нехотя, отошел «Седов», чтобы опять со всей мощью ринуться на новый приступ. И казалось, не будет конца этому единоборству со льдами.

Бывало, что за целую вахту — четыре часа — ценой огромных усилий и большого количества сожженного в топках угля ледокольный пароход пробивался вперед всего на корпус.

«Все привыкли к его многотрудной работе. Знаю приблизительно, когда пора остановить винт, чтобы уменьшить удары, каким темпом поворачивать, давать задний ход. Все это повторяется так часто, что уже вошло в подсознание. Можно читать или писать и в то же время угадывать ход по дрожанию судна, а по ходу судить о характере препятствий, — пишет Шмидт. — Об открытом океане сохранилось далекое воспоминание, почти как о Москве. Это медленное движение льдин, чередование ледяных полей и каналов кажется вечным, всегдашней формой моего бытия».