Повесть о любви, подвигах и преступлениях старшины Нефедова - страница 16

Пожалела, что уже вечер, что не может прямо сейчас пойти куда-нибудь и теперь уже совсем другим поглядом что-нибудь этакое высмотреть, чего другие не замечают, и тут же и приступить…

Колька, не раздевшись, спал на спине, раскинув немытые руки. Забегался. Дала ему волю на весь день, запретив только по льду байкальскому бегать, хотя и знала, лед еще крепок, но промоины береговой кромки — это опасно, глубина может оказаться, если прыгнешь неудачно, по пояс. Из байкальского своего детства помнила. Даже девчонки любили эту опасную игру — прыгать с берегового камня через промоину на лед и обратно. Пощупала скинутые у самой кровати колькины ботинки. Сухие. Значит, если и прыгал, то удачно.

Прошла в кухню — закуток, что напротив печки. Глянула в чугунок, в кастрюлю, где хлеб держали. Можно не будить сына: прежде чем свалиться в кровать, поел, как велела. Ни больше ни меньше. Ее порция как всегда: и картошка, и хлеб, и молоко в кринке. Довольна осталась, что правильно сына растит. В любви и строгости. Насмотрелась на балованных излишними бабскими поблажками детей, без отцов оставшихся. Война и тут навредила, и этот вред еще скажется, потому что для жизненной ровности парню в детстве отец нужен, чтоб было с кого на мужика учиться. Исподволь и себя настроила, что еще обязательно выйдет замуж, какие годы, хотя свободного да путного мужика сыскать в нынешние времена непросто. Но если сыщется вдруг, то с Колькой у него лад быстро настроится…

Раздевая сына и укладывая, всматривалась в остроносенькую, слегка веснушчатую мордашку, мужика-мужа своего вспоминала, с кем и года не прожила. Такой уж был крепыш, районные рекорды на лыжах учинял. Поди, в лыжники его и определили на войне, потому что сгинул где-то на самом северном фронте. Веснушки у Кольки от него, рыжучего. Вообще, если в отца пойдет, в крупного мужика вымахает. Неужто такое когда-то будет? Сын будет расти и мужать, а она — сохнуть и стариться… Такая у жизни правда. Она же и справедливость. И чего ж тогда от людей требовать и ожидать, чтоб меж собой справедливость соблюдали, если всякой жизни по природе увядание да смерть приписаны? Карл Маркс и Ленин, они это здорово придумали, что должен человек дело делать, не на свою судьбу меряясь, которой один конец, а как бы наперед целясь, тогда большой смысл открывается для всякого. Только непросто это — себя как бы во-вторых понимать, а первым — человеческое будущее. Это ведь как себя за горло взять — трудно. Оттого и нет пока на всей земле коммунизма и не скоро, наверное, будет. Если б у каждого народа свой Ленин был… Хотя вон Карл Маркс, он же из немцев, а что немцы вместо коммунизма вытворили…

Потом, уже лежа в своей постели, Лизавета еще долго думала о том же: о жизни, о работе, о людях всяких вообще. Спроси, к примеру, любого и разумного, особенно путейца или фабричного: что нужно для порядка в жизни? Любой и ответит, что строгость нужна, чтоб соблюдались законы писаные и особенно которые неписаные. С ней-то самой что получилось — избаловало ее районное партийное начальство, ну как же, молодая, шустрая, исполнительная, язык на месте — вот и возомнила, что ей можно неписаный закон побоку, закрутила любовь с женатым человеком. Тут ее партия на место и поставила. Еще легко отделалась — строгачом. Но это не потому, что повезло, а потому, что начальство знало: не повторится. Так что строгость если не первое, то второе уж точно правило для всех без исключения. В этой войне страшенной разве победили бы, когда б не строгость во всем? За последние два-три года со многими фронтовиками общалась, всякого наслушалась, порой уши заткнуть хотелось от страхов рассказанных, потому что одно дело войну в кино смотреть, а другое, когда человек перед тобой с медалями да планками на груди душу изливает не про подвиги, а про саму жизнь военную, в которой обычная человечья справедливость будто в монетку игручую обращена: выпал орел — повезло, решка — все наоборот, и у этого, которое наоборот, смерть еще совсем не самое страшное.

Нынче, когда войны теперь навсегда нет, нужно делать так, чтоб глупой монетке никак ходу не давать в людских делах, но чтоб все вершилось по справедливости, а справедливость, она опять же строгости требует, чтоб какая-нибудь горячая голова дурную свою волю со справедливостью не попутала. Для того и власть. Большая и маленькая. У Лизаветы она называется — советская власть, пусть и самая маленькая. А дальше уже все от человека зависит…