Повесть о Макаре Мазае - страница 20

стр.

На сцене появились Винклер, Подушкин и переводчик. Особо уполномоченный с переводчиком сели за стол, а Подушкин стал читать собравшимся заготовленное заранее обращение Винклера к рабочим.

«Господин Винклер проявил к населению по своей доброте внимание и желание разъяснить политику руководящей партии великой Германии, — начал читать Подушкин. — Господин Винклер рекомендует иметь в виду, что эта партия называется национал-социалистической рабочей партией. Это значит, что партия очень любит трудящихся и хочет создать для них хороший социализм.

Господин Винклер объявляет, что те, кто раньше всех приступит к работе, будет в первую очередь пользоваться льготами. Имейте в виду, что вы можете и опоздать. К нам уже просится известный вам Макар Мазай».

В зале зашумели и утихли только после окриков со сцены.

«Господин Винклер считает, — продолжал читать Подушкин, — если Мазай не приступит к работе, он лишь докажет, что был только искусственной фигурой, порожденной большевистской системой выдвижения декоративных «передовиков». Они играли роль «героев», за них работали другие люди. Вот и Мазай тоже получал большие деньги, машины, ордена, а сталь за него варили другие».

По залу прошел сдержанный шепот. На лицах присутствующих было написано откровенное недоверие.

— А теперь предлагайте, как лучше подойти к рабочим, как их убедить, чтобы они добровольно шли на завод, — потребовал Подушкин.

Желающих выступить не нашлось.

— Тогда будете говорить по очереди. Вот ты и начинай, — показал пальцем Подушкин на сидевшего справа в первом ряду. — Как фамилия?

— Зачем же фамилия, мне говорить нечего. Как будешь убеждать рабочего, если ему за работу обещают всего триста граммов хлеба.

— Не об этом разговор. Следующий, — приказал Подушкин.

Высокий человек с седыми висками мял в руках кепку:

— Как будешь ругать Мазая, ежели он своим примером увлек многих сталеваров и поднял их до мастеров. А заодно поднялся и заработок. Как будешь ругать Мазая, ежели Макар Никитович работал лучше всех и другим помогал. Великий талант имел человек…

Он сел, а Подушкин кивнул на соседа.

— Раньше мы жили в бараках, за водой ходили за два километра, — начал тот. — А потом построили для нас новые дома с удобствами, построили клубы, кинотеатры. Хорошо мы жили… в достатке.

— Следующий! — потемнел от злости Подушкин.

— Рабочий за время Советской власти начал гордиться своим положением, — сказал старик с запорожскими усами, к которому Подушкин давно внимательно присматривался. — Он и сам поднимался в гору, и для его детей открылись широкие пути. Взять, к примеру, вальцовщика Казаченко, прокатчика Шаламова, Привезенцова, Супрунюка, Константинова, Буйневича, у них и у многих других дети получили высшее образование. Вот и поговори-ка с ними!

С места поднялся пожилой человек.

— Вахрамеев. Слесарь. Я хотел сказать насчет расстрелов. Мариупольцы рассуждают: если нас пугают, значит, боятся! Вот и попробуй агитировать работать человека, коли он считает, будто господа оккупанты его боятся. Да разве можно заставить варить сталь под винтовкой? Ее с душой варят. А если душа в пятках? Уже расстреляны сотни людей с нашего завода, другие сидят в гестапо, в полиции. Я хотел бы дать совет господину Винклеру: освободите арестованных, тогда и зовите рабочих. Посмотрим, что будет…

— Темни, да оглядывайся! — пригрозил Подушкин и торжественно, словно конферансье, объявляющий выход ведущего актера, объявил:

— Токарь инструментального цеха Язвинский!

— Я революционер по убеждениям, — начал Язвинский, — и мне по пути с национал-социалистами, которые борются за благоустроенный социализм…

Язвинский появился в немецкой комендатуре на третий день оккупации города и предложил свои услуги в качестве хозяина квартиры-ловушки.

Он знал рабочих, пытался вызвать их на разговор о том, что творится в Мариуполе и на заводе, что слышно о положении на фронтах. Как бы невзначай Язвинский заводил речь о судьбе скрывавшихся в юроде коммунистов, расспрашивал, где могут находиться Мазай и его друзья. Но его собеседники уклонялись от ответов, обычно сводили беседы к одному — к голоду в Мариуполе.