Повесть о моем друге - страница 5

Главные силы противника — Ромка Маркевич, Сенька Шутов и Юрка по прозвищу «Тычок» — выдвигались к запасным путям, к водокачке. Ромка, вооруженный длиннющей затесанной хворостиной, казавшейся ему настоящей трехлинейкой образца 1891 года, шагал впереди, поминутно оглядываясь и озираясь. Тычок подпрыгивал на одной ноге и что-то напевал. Только вот разведчик — Сенька — шел мрачный, насупившийся.

— Как свистну, — шепотом приказал наш «командарм», а им, конечно же, был Серега, — налетай на беляков!..

Я поправил застиранный картуз.

— А коли они нам накладут? Нас-то мало, а их — силища.

— Эх ты, красный боец! — покосился на меня «командарм». — Иди-ка ты лучше в «дочки-матери» с девчонками играть…

…Вот уже авангард противника поравнялся с водокачкой. Сейчас «красный командарм» Сергей гикнет, и наша буденновская ватага даст «белякам» последний и решительный бой… Все будет по-честному, по-правильному — вчера мы с Серегой играли за белых и, несмотря на победу, сдались: ведь нельзя, никак нельзя даже в игре одолеть революционную Красную Армию.

— Чего-то они не так идут, — сказал я, присматриваясь к понурому виду «беляков».

— Эй, Серега, — сложив руки рупором, прокричал Ромка, — выходи из заса-а-ады!..

Сергей выпрыгнул из-за палисадника.

— Сдаетесь? — спросил он хмуро.

— Да нет. У Сеньки до вас дело.

Сенька вышел вперед, взглянул на Сергея и вдруг всхлипнул:

— Серега, мать просила… Венька у нас захворал, а фельдшер в район уехал… Мамка сказала: беги к Сергею Антонову, пусть его пионеры какую другую медицину покличут.

— Отбой, братва, — негромко, но твердо скомандовал Сергей.

Он бросил шашку в кусты, словно простился с игрой и забавой, подошел к плачущему Сеньке, положил ему руку на плечо:

— Ну, ладно реветь. Придумаем чего-нибудь… Найдем медицину…

Через три минуты все наличные силы «красных и белых», включая «обоз» в лице Петьки и «лазарет» — Верки, получили приказ: бежать в депо, рассредоточиться и любыми способами разыскать фельдшера и срочно доставить на Заречную улицу, в дом Шутовых, — можно под конвоем.

…Мишка был старше Сергея и меня на два года — главный забияка и драчун. Подбежит, бывало, стукнет исподтишка — а потом, поди его догони, длинноногого.

(Через двадцать пять лет он пришлет Сергею и мне весточку, вспомнит двор, улицу, родной город, а о себе напишет скупо — профессор, в полковничьем звании.)

…Марка звали Музыкант. Его, большеглазого, худенького, слабенького, чистенького мальчика из зажиточной семьи, вовсе не принимали в расчет, если надо было постоять за свою улицу в драке. Зато никто лучше Марка не мог сыграть на аккордеоне или на черном полированном рояле, попавшем в клуб из какого-то нэпманского особняка.

Пройдет сорок лет. На юбилейном концерте в столице, в Колонном зале, будут звучать песни, полюбившиеся всей стране. Выйдет на эстраду знаменитая актриса, объездившая с песнями этими полсвета — только до Антарктиды, кажется, не добралась, начнет песню про Родину, про величавую Волгу, которая течет издалека долго, про комсомольцев-добровольцев, а потом выйдет на эстраду юбиляр-композитор, наш Марк, и скажет:

— Был и остаюсь комсомольцем…

И нам, сидящим в партере, в третьем ряду, будет особенно понятен смысл этих слов — ведь известный композитор-песенник и есть худенький мальчик из нашего города, с нашей улицы…

Сережка, Верка, Севка, Петька, Борька… Так привыкли они тогда называть друг друга. И прозвища мальчишеские не забывались — Конструктор, Музыкант.

Конструктор на все руки мастер, соорудивший почти настоящую ветряную мельницу, пропадет без вести в сорок первом.

Петька — обладатель удивительного голоса — настоящий серебряный колокольчик — сложит голову под Берлином.

А Верка, отчаянная, стриженная под мальчишку, сорвиголова, закончит медицинский и погибнет под бомбами на Калининском фронте…

Борька уйдет в ополчение, будет сражаться в блокадном Ленинграде и не вернется из боя.

Все это еще впереди, а пока они, русские, белорусские, украинские, польские, еврейские мальчишки и девчонки, идут по родному городу и поют на всю улицу: