Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов - страница 23

Взгляды Ардалиона Петровича на искусство были не безупречны и все больше расходились с представлениями Евгении Михайловны. Назначение театрального зрелища он объяснял так:

— Искусство должно смягчать тревогу души и уносить ее в мир веселья и радости. С этим лучше других справляется оперетта. Спектакль идет в живом темпе, все влюблены и немного глуповаты, говорят друг другу такое, чему ни зритель, ни артисты не верят, поют и пляшут, вернее — скачут, вызывая этим непрерывный смех… Хороша эстрада, а на ней Аркадий Райкин — великий мастер разгонять скуку. Наговорит, насмешит — кого надо отчитает, расправится. Лучше не надо… Очень хороши отечественные кинокартины! От них не загрустишь, каким бы ни было начало, справедливость восторжествует, а страдания будут щедро вознаграждены… Многим нравится опера и балет, нравятся и симфонии Чайковского. Что ж, на вкус и цвет товарища нет… Есть же люди, которым и сатира по душе!..

Ардалион Петрович посещал выставки фотографий и живописи, литературные вечера, бывал на творческих вечерах в Доме актера. Такое расточительство времени он объяснял необходимостью быть «в курсе всего», чтобы в известный момент «лицом в грязь не ударить».

Одному живописному произведению Ардалион Петрович оказал особое внимание. Случилось это после удачной защиты диссертации на степень доктора медицинских наук. В честь важного события молодой профессор повесил в спальне над своей кроватью картину известного экспрессиониста, случайно купленную с рук. Счастливый своим приобретением, он, указывая на полотна, развешанные в спальне, со снисходительным смешком замечал:

— Моя жена наслаждается фотографиями подлинной жизни, а я — вот этим страшным смешением красок… В поэзии я ищу форму, а в живописи — настроение.

Евгения Михайловна могла бы поклясться, что красочное объяснение Ардалиона Петровича и сама идея обзавестись именно этой картиной принадлежали не ему, но как отказать блистательному ученому человеку благороднейшей души в праие быть эксцентричным, чуть–чуть не в ладах с житейской правдой?

Измученный бременем, налагаемым на ученого его согражданами, учреждениями и наукой, Ардалион Петрович все чаще жаловался жене:

— До чего безрукий народ, до чего беспомощный! Навалят тебе гору книг и рукописей по различным дисциплинам и просят одобрить, похвалить. Подавай им визу ученого и обязательно с именем, чтобы он и никто другой отвечал за их прегрешения… За кого они меня принимают? Что я им, энергетическая станция?

Иногда его жалобы озадачивали Евгению Михайловну. Уверенный в том, что тяжкий крест забот о благе человечества дает ему право на сочувствие и снисхождение жены, Ардалион Петрович неосторожно раскрывал ей душу, не всегда насыщенную благочестивым содержанием…

— Трудно, очень трудно, — уверял он ее, — быть до конца добрым. Из–за проклятой ситуации гибнут лучшие начинания, благородные надежды людей… Я — раб обстановки, слуга бессердечных друзей! По их милости приходится нос по ветру держать и чутко прислушиваться к веянию времени. Тем, кто пренебрег ситуацией п не учел обстановки, лихо свернули шею.

— О чем ты толкуешь? — недоумевала Евгения Михайловна. — Объясни толком, в чем дело?

Еозможно ли изъясняться яснее и проще? До чего женщины несообразительны! Говоришь с ней о предметах высокого значения, а в голову ей лезет сущая ересь. Назови ей виновных по имени–отчеству, расставь их в шеренгу, как солдат. Мало ей знать, что «ситуация» означает — важные люди из академии, а «обстановка» — тех из них, с которыми ссориться не следует. И с теми и с другими надо договориться, иначе легко «погореть».

Из всего этого Евгения Михайловна заключала, что незачем усложнять расспросами и догадками и без того нелегкую жизнь мужа. Мало ли каких жертв требует кафедра и институт? Пусть воюет с «ситуацией» и «обстановкой», это, вероятно, чисто мужское дело. Серьезно огорчало ее другое. С некоторых пор Ардалион Петрович все реже появлялся в клинике, больными занимались ординаторы, а сам он словно забросил медицинскую практику. В срочных случаях его находили на важном заседании или на приеме у ответственных особ. Он спешно возвращался на кафедру, выполнял необходимые формальности и вновь исчезал.