Повесть о светлом мальчике - страница 3
— Овечку тебе даю самую плодовитую, белую с черной головой, а ягненка — рыженького. Расти его, племянничек, на доброе здоровье!
— Ладно! — ответил я с радостью.
Потом ко мне подошла жена дяди и сказала:
— Я тоже даю тебе козу с козленком, дай и мне понюхать твою головку.
Я милостиво наклонился к ней. Она отрезала и вовсе три-четыре волосинки.
Начали раскладывать мясо по тарелкам, а детям давали куски мяса прямо в руки. Мне же подали в большой черной деревянной чашке целое ребро, половину сердца и почку со словами:
— Ты у нас теперь богач, владеешь четырьмя головами скота!..
Отец разливал из кугержика араку, а мой старший брат Бадый разносил ее гостям, начиная с самого почетного гостя — дяди. Разговор стал веселее и громче. Все присутствующие поочередно склонялись ко мне и нюхали голову, после чего каждый обрезал понемногу волос и говорил:
— Да, такие золотые волосы, конечно, дорого стоят.
А утром в ягнячьей ограде стояли три овцы с ягнятами, да две козы с козлятами, да еще годовалый козел — всего одиннадцать голов!
Меня подвели к забору и сказали:
— Вот, Ангыр-оол, какого стада ты стал хозяином!
Тетя, сестра мамы, подарила мне целый кусок — семь метров — синей далембы, и мама сшила мне из него рубашку и штанишки. Это был первый нарядный костюм в моей жизни, я даже запах его до сих пор помню.
Мне очень хотелось, чтобы дети соседних юрт увидели меня в моем новом великолепном наряде. Я важно разгуливал возле юрты, задрав высоко голову, но глазами косил по сторонам, чтобы убедиться, видят ли меня люди. Вдруг я запнулся за жердь и шлепнулся в коровью лепешку. А когда вскочил — увидел, что вся грудь моей красивой одежды испачкана. Как я заревел! Прибежала мама, схватила меня и унесла к ручью. Там, прямо на мне, смыла навоз; день был жаркий, рубашка скоро просохла, и я утешился.
Как же я привязался к своему стаду! Вставал рано и каждое утро перед выходом отары на пастбище пересматривал их всех; вечером, когда стадо возвращалось, я их встречал. Если бы было можно, я бы пас их сам.
Время шло, стадо мое умножалось. Мать с отцом не раз говорили между собой:
— И вправду у мальчика есть счастье — растет его скот…
Если одно из моих животных хотели взять на мясо, я поднимал такой рев, что родители сдавались и либо брали другое, либо предлагали мне заменить мою плохую животину на лучшую. На это я соглашался, но, однако, в тот вечер, когда готовили ужин из моей хотя и променянной овцы, я требовал себе лучший кусок, будто на самом деле был хозяином еды. Старшие брат и сестры начали говорить, что из меня, наверное, вырастет скупец и кулак. Но мама научила меня отвечать такими словами:
— Когда дойдет мое стадо до ста, я даром буду отдавать вам лишних. Когда станете хозяевами юрт, приезжайте ко мне в гости, я всех вас буду угощать и одаривать. Нет, нет, я не скупец!..
Рыжий ягненок, которого дал мне дядя, стал большим и смирным бараном. Говорили, что он казахской породы. Курдюк у него был прямо с корыто. Бывало, покличу его: «Дус-дус!» (Что значило: «Соль, соль!»), он примчится ко мне. Когда есть соль — я ему дам, а если нету — почешу шею, уши, он от удовольствия даже глаза закроет и, вытянув шею, побредет за мной, будто просит: «Почеши еще…»
Нас у родителей было восемь человек, еще братишка и сестренка родились после меня, так что, едва я чуть подрос, мне пришлось с ними нянчиться. В семье дела всем хватало, никто не сидел сложа руки; кроме возни с малышами, у меня находилось еще немало обязанностей: щепки собирать для костра, пасти телят, ходить за водой, кормить козлят, а вечером их переловить и привязать, жарить ячмень и просо, толочь их — это очень тяжелая работа. То, что взрослому можно за сто ударов сделать, малышу и за четыреста не осилить.
— Маленький в люльке плачет — качай! Что сидишь, как сова, выпучив глазищи?.. Принеси дров!.. Скорее за водой сбегай!.. Возьми братика да пойди из юрты поиграй. Дам тебе после тары́ со сметанкой…
Попробуй ослушаться — под горячую руку мама и прутиком угостит, живо лень забудешь. Да и братика жаль: вспотеет от крика, и у него печенка пересохнет. Он так рвется из люльки, что у него мозоли от ремней, которыми он к ней привязан. Мозоли на руках, на ногах — он так хочет на воздух, к свету, в глазенках мольба, рот с четырьмя, как у суслика, зубками раскрыт… Посажу его к себе на шею, он обхватит меня холодными мягкими пальчиками, начинает нетерпеливо подгонять меня ножками и криками: