Повесть о светлом мальчике - страница 8

Не знаю, почему я об этом стал спрашивать, может быть, потому, что проголодался. Было это во время нашего кочевья на чайлаг[3]. Мы с бабушкой ехали на одном коне и гнали небольшое наше стадо овец и коз. Животные дорогой щипали траву, козлята даже отставали от стада, торопились схватить травку посочней, блеяли, будто хотели сообщить: «Здесь я нашел самую вкусную траву», и повсюду раздавалось: «М-мя, мя, бя-бя…»

Я спросил бабушку:

— А почему человек не ест травы?

— Неплохо бы, сынок. Говорят, когда бог начал создавать животных, он попытался сделать так, чтобы и человек тоже ел траву. Но прежде решил проверить, что из этого получится. Бог выбрал два одинаковых луга, на один пустил женщину с ребенком, на другой, такой же точно, — лошадь и жеребенка. Не пришел еще и полдень, когда бог вернулся, чтобы взглянуть, как идут дела. Лошадь с жеребенком наелись до того, что животы вздулись, и лежали, хотя выеденное место было не больше, чем занимает юрта, да и съедено-то было не все вчистую. Затем бог пошел на другой луг — и что же видит? Больше чем пол-луга выедено до былиночки, но ни женщина, ни дитя есть не прекращали.

Тут бог понял свою ошибку и сказал: «Э-э, так дело не пойдет! Если оставить человека травоядным — земли не хватит, травы не хватит и будет между людьми постоянная вражда». И решил бог: «Пусть четвероногие едят траву, пьют из источников и из рек, пусть самцы их, насытясь, стерегут своих детенышей. А человек пускай ухаживает за скотом, ест его мясо, пьет молоко. Пусть сеет хлеб, где нет камней. Пусть копает корни кандыка и саранки, где нет хлеба». Так изрек бог и тут же переделал свое несовершенное творение.

Но в человеке осталось навсегда желание питаться растительной пищей вопреки запрету бога. Поэтому, когда человек рвет съедобные листья трав, он обращается к священной земле: «Не наказывай меня за то, что я ем неположенное. Пусть оно мне на пользу пойдет».

Ладно, а теперь лучше спой песню, сынок! Скоро на чайлаг приедем, поедим, — подбодрила бабушка меня и крикнула, погоняя скот: — Эй, куг!

На крутых поворотах три черные ее косы разлетались, а я, покрепче ухватившись сзади за кушак, с удовольствием затянул песню.

На чайлаге, куда мы прикочевали и где поставили юрту, под защитой больших елей оказался старый очаг — удобное место, куда не проникали ни дождь, ни солнце. Отец огородил его от скота, и мы там варили чай, готовили пищу, выделывали кожи.

Однажды бабушка варила там чай, а я строил около нее высокий двор. Вдруг в мой голый зад точно заноза вонзилась. Я вскрикнул, схватился за больное место — и в руке моей оказался большой муравей. Я швырнул его в костер, но муравей попал на необгоревшую часть полена, испуганно помчался по древесине — и спасся.

— Ага, удираешь! А меня вон как здорово укусил!

Я снова поймал муравья и снова бросил его в костер, но оказалось, что муравей в костер не попал, а ухватился за мой палец и остался на руке. Тогда я решил его в костер не кидать, а побежал к ручью и бросил в воду. Но муравей не потонул, а взобрался на камышинку и поднялся по стеблю вверх. Когда он оказался на самом верху, принялся передними лапами чистить голову, свои большие глаза, а после отдыхал не двигаясь. Отдохнув, он спустился по камышинке до самой воды, тут словно вскрикнул: «Ой, как страшно!» — и быстро помчался вверх. Но когда достиг вершины, то, верно, вспомнил про своих родных, что остались на земле, и вернулся назад, но не мог набраться смелости прыгнуть в воду.

Мне тут вспомнилось, как недавно тонули два козленка, их старались спасти, одного вытащили, а второго затянуло под корягу. Отец разделся, полез в воду, нашарил козленка под корягой, но козленок уже задохнулся, его безобразно раздуло, язык вылез. Мне сделалось жаль муравья, я поймал его и отнес в муравейник.

— Бабушка, а почему муравей посредине как переломленный? И он крепкий, бабушка, хоть и переломленный. Не поддается смерти!..

— В этом-то его и сила, сынок. Говорят, бог создал его таким, чтобы он мог жить во всех трех мирах.

— А что за миры, бабушка?