Повесть о юнгах. Дальний поход - страница 21

стр.

— Что вы, братцы! — удивился Вадик Василевский.

— А куда же?

Вадик промолчал.

Как все-таки быстро стемнело! И метель началась.

— Прямо, — сказал я. — Прямо!

Казалось, еще немного, и мы выйдем на дорогу.

Час назад тоже так казалось.

— Ладно, — сказал Леха. — Короче. Вы мне доверяете?

Над нами тоненько, злорадно свистел ветер.

— А что ты предлагаешь? — спросил Юрка.

Вадик шмыгнул носом:

— Василий Петрович волнуется…

Старшина, конечно, волнуется. Это хуже всего, что мы подводим Воронова. Вадик мог бы и помолчать. Да, Вадик мог бы и помолчать! Это нам троим — нам, а не ему — позор. Воронов отпустил, а мы вот опять…

Леха проверил крепления на обеих лыжах. Выпрямился:

— Тогда пошли!

И решительно повернул вправо.

Воронов, отпуская нас, предупредил, чтоб вернулись засветло.

Был выходной, и как раз то время дня, когда темнота часа на два редела: небо становилось сизым и в сплошной стене леса по обе стороны дороги проступали отдельные деревья.

Сначала мы бежали вдоль этой стены, потом свернули.

Теперь я знаю, что такое тишина. Это снег на деревьях. Это еловые лапы, если они под снегом. И зыбкие ветви сосен, если они все в снегу… Иногда тишина треснет веткой. Иногда осыплется тоненькой серебряной струйкой снега. И перестанет.

Тишина — это лес в глубоком снегу. Настороженный лес, ожидающий ветра.

И громадная заснеженная впадина озера, неожиданно открывшаяся нам далеко внизу и впереди.

Тут мы не выдержали. Тишина была нарушена. Вадик восторженно охнул и ринулся вниз. Юрка сдернул варежки, сунул обе палки под мышку и, заложив два пальца в рот, уже съезжая, засвистел, как Соловей-разбойник. А Леха улыбнулся и сразу нахмурился.

— Сейчас Вадик навернется! — сказал он.

Точно, Вадик на половине спуска зарылся в снег.

— Вот как нужно, — сказал Леха, отталкиваясь палками.

Я успел подумать, что хорошо сделал старшина, отправив его вместе с нами. А потом уже просто ни о чем не мог думать — такой это был полет. Ух, как жалко стало, когда он кончился! Не сговариваясь, молча, пыхтя, мы стали подниматься на высокий берег озера. И снова кинулись вниз. Потом все повторилось еще и еще раз…

Прошло совсем немного времени, а над озером проступили звезды. Их сразу заволокло какой-то мутью. Ох уж эти звезды!.. Поднялся ветер.

Теперь я шел за Лехой, за мной — Юрка, а на шкентеле, как всегда, шел Вадик.

— Фу-ты, черт! — сказал он вдруг.

Леха остановился:

— Что такое?

— В шинели, наверно, запутался! — объяснил Юрка.

— Нет, а что? — подошел Вадик. — Мы, по-моему, здесь уже были…

— Короче, — сказал Леха. — У тебя все в порядке? Пошли.

Были мы здесь или нет? А кто его знает. Я теперь ни за что бы не определил, куда нам нужно идти. Один только Леха, может быть, догадывался.

Вадику явно хотелось поговорить. Он объявил, что у него вся тельняшка промокла.

— Тельняшка — это еще не позор, — усмехнулся Юрка.

Леха молчал.

Он молчал до тех пор, пока мы не вышли на дорогу. Тут наш комсорг вздохнул:

— Ну вот… Вы хоть почуяли, как снегом-то пахнет? Теперь бегом!..

Хуже всего, конечно, было, что мы подвели нашего старшину, нашего Василия Петровича Воронова. Он нам доверял, а мы…

Старшина сидел на скамье, опустив голову, один во всем кубрике!

Чадила его самокрутка.

Он поднял голову.

Мы, не решаясь пройти, стояли у дверей. Все-таки никто из нас не думал, что получится так плохо. Но не объяснишь, не оправдаешься, да и не станем мы этого делать! Надо было вернуться вовремя, а не плутать.

— Товарищ старшина… — начал Леха.

— Разговоры! — перебил его Воронов.

И опять молчание.

Вадик не выдержал:

— Нет, а где все? Нас ищут?

— Разговоры! — рявкнул Воронов.

Мы прикусили языки. И вдруг услышали:

— Становись! Напра-во! Из кубрика шагом марш!

— Погорели, — прошептал Вадик.

— В штаб! — вдогонку нам крикнул Воронов.

Мы шагали в штаб. Гуськом, «в колонну по одному» — Леха, я, Юрка и, как всегда на шкентеле, Вадик Василевский.

— Не может быть, что он доложил начальству, — сказал я.

Юрка оглянулся:

— Догоняет!

— Сейчас повернет, — предположил Вадик.

— Строевым! — крикнул Воронов.

Мы стали чеканить строевой шаг.

— Тверже ногу!

Мы постарались топать сильней и четче.