Повести и рассказы - страница 15
– Мама, ты преувеличиваешь!
– Пожалуйста! Ведь я знаю, – ты по ночам стал плохо спать и бредишь иногда. Ну, представь, если ты захвораешь!
– Вот еще!
– Не дай Бог, сойдешь с ума или умрешь, – какое мне горе будет!
Володя засмеялся и кинулся на шею к маме.
– Мамочка, я не умру. Я больше не буду.
Мама заметила, что Володя уже плачет.
– Ну, полно, – сказала она, – Бог милостив. Вот видишь, какой ты стал нервный, – и смеешься, и плачешь.
Мама пристально, боязливо всматривалась в Володю. Всякие мелочи теперь волновали ее.
Она заметила, что Володина голова слегка несимметрична: одно ухо было выше другого, подбородок немного отклонен в сторону. Мама смотрела в зеркало и замечала, что Володя и в этом похож на нее.
«Может быть, – думала она, – это – один из признаков дурной наследственности, вырождения? И в ком тогда корень зла? Я ли – такая неуравновешенная? Или отец?»
Евгения Степановна вспомнила покойного мужа. Это был добрейший и милейший человек, слабовольный, с бессмысленными порываниями куда-то, то восторженно, то мистически настроенный, грезивший о лучшем общественном устройстве, ходивший в народ, – и пивший запоем в последние годы жизни. Он был молод, когда умер, – ему было тогда всего тридцать пять лет.
Мама даже свела Володю к врачу и описала его болезнь. Врач, жизнерадостный молодой человек, выслушал ее, посмеиваясь, дал кой-какие советы относительно диеты и образа жизни, сопровождая их шутливыми прибаутками, весело настрочил «рецептик микстурки» и игриво прибавил, похлопывая Володю по спине:
– А самое лучшее лекарство – посечь бы.
Мама жестоко обиделась за Володю, но все остальные предписания выполнила в точности.
Володя сидел в классе. Ему было скучно. Он слушал невнимательно.
Он поднял глаза. На потолке к передней стене класса двигалась тень. Володя заметил, что она падает из первого окна. Сначала она легла от окна к середине класса, а потом быстро прошмыгнула от Володи вперед, – очевидно, на улице под окном шел кто-то. Когда еще эта тень двигалась, от второго окна упала другая тень, тоже сначала к задней стене, потом начала быстро поворачиваться к передней. То же повторилось в третьем и четвертом окне, – тени падали в класс, на потолок, и по мере того, как прохожий подвигался вперед, они тянулись назад.
«Да, – подумал Володя, – это не так, как в открытом месте, где тень тянется за человеком; здесь, когда человек идет вперед, тень скользит назад, и другие тени уже опять встречают его впереди».
Володя перевел глаза на сухую фигуру учителя. Холодное, желтое лицо учителя раздражает Володю. Володя ищет его тень и находит ее на стене, за учительским стулом. Тень уродливо перегибается и колышется, – но у нее нет желтого лица и язвительной усмешки, и Володе приятно смотреть на нее. Мысли его убегают куда-то далеко, – и он уже совсем ничего не слышит.
– Ловлев! – называет его учитель.
Володя по привычке подымается и стоит, тупо глядя на учителя. У него такой нездешний вид, что товарищи смеются, а учитель делает укоризненное лицо. Потом Володя слышит, что учитель издевается над ним вежливо и зло. Володя дрожит от обиды и от бессилия. Потом учитель объявляет ему, что ставит ему единицу за незнание и невнимательность, и приглашает его садиться.
Володя глупо улыбается и принимается соображать, что с ним случилось.
Единица, первая в Володиной жизни!
Как это было странно для Володи!
– Ловлев! – дразнят его товарищи, смеясь и толкаясь. – Схватил кол! С праздником!
Володе неловко. Он еще не знает, как следует вести себя в таких случаях.
– Ну, схватил, – досадливо говорит он, – тебе-то что за дело!
– Ловлев! – кричит ему ленивый Снегирев. – Нашего полку прибыло!
Первая единица! И ее надо было показать маме. Это было стыдно и унизительно. Володя чувствовал на своей спине в ранце странную тяжесть и неловкость, – этот «кол» пренеудобно торчал в его сознании и никак не вязался ни с чем в его уме.
– Единица!
Он не мог привыкнуть к мысли об единице и не мог думать ни о чем другом. Когда городовой близ гимназии посмотрел на него, по обычаю своему, строго, Володя почему-то подумал: