Повести и рассказы. Воспоминания - страница 4

Внешне проста и обыденна история Захарыча («Октава»). Захарыч, обладатель редкого и красивого «сторублевого» голоса, попадает в церковный хор. Подневольная, каторжная жизнь певчего, затхлая атмосфера церковного быта, беззастенчивая эксплуатация одаренных от природы людей очень скоро заставили его «затосковать», задуматься о жизни, где «все перепутано: и добро и зло». Однако основной вывод, к которому приходил читатель, состоял в том, что подлинная красота живет в сознании простого народа, а церковь — один из столпов самодержавия — калечит и уродует душу человека, пожирает ее, словно Молох.

В редкие минуты духовного просветления между изнуряющими церковными службами и пьяным угаром певчие как бы вспоминают, что они — люди, что они тоже должны жить «для лучшего». «Будем громко петь о горькой нужде, — говорит октавист Томашевский, — …и о том, как идем мы к погибели, оттого, что мы артисты, а не жулики, оттого, что у нас не умерла душа и мы еще можем чувствовать и петь, искренне веселиться и искренне плакать!»

Герои ранних произведений Скитальца — сильные, волевые люди, но не активные борцы.

Кузнец Федор Иванович (рассказ «Кузнец») сознает свое человеческое достоинство, превосходство над «хозяевами». Он знает, что его, руками и руками таких тружеников, как он, создаются все богатства на земле. Гордость и сознание превосходства делают его независимым, способным к бунту. Он чувствует себя подлинным хозяином жизни и потому бесстрашно бросает вызов своим поработителям: «Вы — хозяева завода, а я — хозяин дела, хозяин этих машин, в которых вы ничего не смыслите!» «Без врагов и без сражений — тебе и жизнь не в жизнь! — говорит один из персонажей рассказа. — И каждому делу, каждому чувству ты отдаешься весь целиком, без раздумья! Тебе бы надо жить во времена Стеньки Разина! Ты — человек цельный, из одного куска!»

Несомненное идейно-тематическое родство можно установить между персонажами этих рассказов и лирическим героем поэзии Скитальца.

Политически актуальные и злободневные стихи Скитальца пользовались огромной популярностью у читателей и были ненавистны цензуре. Так, о стихах Скитальца, напечатанных во втором сборнике «Знания», Петербургский цензурный комитет отзывался, как о «несомненно тенденциозных, намекающих на будущее разрушение и освобождение народа».

Однако нельзя не отметить отличительных особенностей в идейном содержании ранних стихов и прозы Скитальца, которые были замечены и тогдашней критикой: «…песни Скитальца не кованые, — писал критик «Русской мысли», — а звучные, сильные, оригинальные по размеру и настроению, и если в них слышится правда, много возмущения и гнева, то его рассказы не дышат местью и проклятием, не дики они и суровы, и не груб его голос, не чужд он словам любви…»[9]

Тема протеста, бунта, «распрямления» человека, характерная для творчества Скитальца в период революционного подъема накануне 1905 года, решалась писателем с гуманистических, общедемократических позиций; герои еще не поднимаются до осознания политической борьбы, они способны пока на стихийные выступления: это были только «искры возмущения».

Рассказы и повести Скитальца по-горьковски овеяны романтикой. Своеобразный быт средневолжских сел, где память народная хранила воспоминания о седой старине, поэтизировала удаль, свободу, веселый разгул; волжские песни, прославлявшие богатырский размах и силу народную, широкую заволжскую степь и «буйную волю», — все это составляло необходимый фон ранних стихов и многих рассказов, и потому герои казались более цельными, необычными, величавыми…

Атмосфера романтической приподнятости, лиризма и задушевности определялась еще и тем, что Скиталец умело вводил в художественную ткань произведения песню и музыку. Так, он находил чудесные краски для изображения процесса пения: «Этот чугунный, грохочущий голос, печальный и мрачный, был тверд и тяжел; казалось, что его можно было ощупать рукой в воздухе и что, дойдя до человека, он прижмет его к стене и раздавит… Внизу всего хора, как бы из земли, плыла густая, сочная и вкусная октава. Что-то плодородное, ароматное и девственное чувствовалось в этих ярких и цельных звуках, могучее и устойчивое. Казалось, что этот голос внес сюда всю природу, яркие солнечные лучи, их теплоту, ароматное дыхание зеленых степей, их тайны и теплый запах согретой солнцем земли…»