Повествования разных времен - страница 24

Донат поглядел, согласился. Подивился ее наблюдательности. Затем сообразил: на картине-то не сам Комдив нарисован, а тот артист, который в кино его сыграл.

— Верно! — и Граня подивилась его сообразительности.

Для забавы заглянули в книгу отзывов. Последняя запись гласила:

Посмеялись.

Посмеялись было и у витрины, где при огромном ископаемом бивне увидели маленькую надпись:

Но Граня внезапно оборвала смех и, потупясь, тихо призналась:

— Я ведь тоже с ошибками пишу.

И глаза ее при этом стали такими же невеселыми, какими были в прошлом году. Тут же помрачнел и Донат.

Даже кинокомедия, которую посмотрели в тот день, не развеселила их.

— Не заходи ко мне сегодня, — сказала Граня, когда довел ее до дома. — Извини… За пастилу и кино спасибо… Ну, не серчай, Донатушка, не надо! Там видно будет…

Отпуска свои в то лето они провели врозь.

Граня все же пожалела отца, перемогла себя, пожила у него, подсобила по хозяйству. В клуб на танцы так и не пошла, хотя приехавший на побывку брат и два его товарища из той же станицы звали ее не раз.

Донат по профсоюзной путевке съездил в дом отдыха, тосковал там, на танцы тоже не ходил, но раздобрел — Граня после все дразнила, смеялась, называла генералом.

К Новому году ей, как передовику производства, дали комнату в новом жилом корпусе, построенном фабрикой. На тридцать первое декабря пригласила она Доната, двух подружек из цеха и еще ту строгую старушку учительницу, у которой столько времени квартировала.

Приехал погостить и Милитей. Он галантно ухаживал за девчатами (где только обучился?), и особенно за старушкой, которая с первой же рюмки стала совсем не строгая и даже веселее всех молодых, вместе взятых. Она уже сплясала барыню, уморилась и хохотала, кокетливо поглядывая на Милитея. А тот, развлекая ее, вспоминал невозвратимые былые времена. Увлекшись и распалясь, говорил все громче — будто не в тесной городской комнатенке, а на своем просторном дворе.

— Наше казачье войско, — обращался он преимущественно к учительнице, — еще до первой мировой выставляло ежегодно, знаете сколько? Ежегодно, по мирному времени, мы выставляли три конных полка, во сколько! Три конных полка, это шешнадцать сотен! Да еще одну гвардейскую сотню. И две степные команды. Всего — до трех тысяч казаков!..

Старушка изо всех сил старалась слушать по возможности внимательно, но то и дело отвлекалась, тут же спохватывалась и снова изображала неослабный интерес. Хотя ясно было, что никакой существенной разницы между гвардейской сотней и степной командой она не разумеет.

— А когда началась первая мировая, — продолжал, ничтоже сумняшеся, Милитей, — наше казачье войско выставило втрое более прежнего! Девять конных полков, это полсотни сот… Ну да, я правильно говорю, полсотни сотен! И столько же особых да запасных сотен. И гвардейскую сотню. Да еще полевую батарею. И две степные команды. Десять с половиной тысяч наших казаков пошли защищать Россию! Мало разве?..

Слушая отца и глядя на бывшую свою хозяйку, Граня потешалась, подмигивала Донату, который сидел степенно, улыбался сдержанно, а сам готов был хоть сей же час все каблуки свои о новый пол отбить. «Ладно, там видно будет», — звучали и звучали в его душе давно сказанные обнадеживающие слова. А то ведь без обнадеживающего слова вообще никакая жизнь человеческая невозможна.

Проводили старый год, встретили Новый, заодно и новоселье отметили.

Милитей налил всем по новой и, не садясь обратно, поднял свой стакан (другой посуды не признавал):

— А еще, дочка, есть у меня к тебе просьба. К тебе и к гостям твоим. Вот… Ну, стало быть, чтобы в этом новом твоем жилье… чтобы, как оно говорится, и жизнь новая… Счастливая жизнь чтобы была здесь у тебя! За это! Держим?

— Держим! — первым отозвался Донат и так решительно, так охотно и поспешно проглотил свою долю, что зорко следивший за ним бакенщик расчувствовался, пустил одинокую слезу и полез лобызаться.

— Ну, папаня! А не хмелел ведь, только тверезым тебя и помню.