Повествования разных времен - страница 52
— Можно мне посидеть с тобой на одной жердочке? Я хочу послушать твои стихи.
Часа за три обошли всю стройку.
— Теперь пора и подкрепиться, — безапелляционно заявил Локтев и пригласил Тернового в бесшумно подкативший «рафик». Уместилась вся свита, гостя усадили рядом с водителем.
По свежеасфальтированной дороге въехали в близлежащий соснячок и неожиданно очутились у двухэтажного строения, облицованного нездешним розовым камнем, сверкающего большими цельными стеклами окон в изначально потемневших медных рамах. В стеклах отражались высаженные вокруг голубые ели, краснолистные клены, еще какие-то декоративные деревца. Аккуратно подстриженные зеленые лужайки чередовались с живописными цветочными клумбами. Над одной из таких клумб порхали, играя меж собой, две ярко-оранжевые бабочки.
Терновой подумал, что здесь, всего вероятнее, клуб либо административный корпус.
— Пока вместо гостиницы для приезжих вроде вас, — сказал Локтев. — А вообще-то наш собственный однодневный профилакторий. О здоровье рабочих, как видите, все же заботимся. А то, признайтесь, вы уже бог весть что подумали после палаточного городка. Что, не так разве?
Войдя в увешанный дорогими картинами холл, они ступили на великолепный широкий ковер, затем спустились по боковой лесенке в подвальную часть, где — освещенный интимным светом бронзовых бра — красовался обилием бутылок и закусок просторный стол, накрытый накрахмаленной белой скатертью.
Терновой призадумался. Он достаточно насмотрелся горя и слез, прежде всего детских и женских, порожденных пьянством. И считал последнее величайшим злом — быть может, по числу пораженных бедой и горем семей занимающим даже второе место после такого зла, как война. Журналист Виктор Терновой не раз выступал против этого невероятно живучего зла, выступал на полосах своей же газеты. Он не был безвольным конформистом, и когда требовалось, умел твердо отказываться от предложенной чарки. А на стандартные провокационные подначки вроде «ты что, не мужчина?», отвечал с усмешкой, что не испытывает потребности доказывать себе и другим явную аксиому… Однако на сей раз понимал, что если здесь, сейчас твердо отказаться — тотчас спугнешь хлебосольных хозяев, они уйдут в глухую защиту, и тогда вся командировка впустую, сигнал не подтвердится, придется только нахваливать либо вовсе отмолчаться.
За столом, кроме Локтева и Тернового, уселись еще спортивные парни из свиты (какой-то зам, какой-то пом, какой-то пред) и водитель-боксер. Прислуживали похожие на кинозвезд Машенька и Глашенька — одна бойкая, гибкая, с коротко остриженными черными волосами, облегающими голову, как купальная шапочка, другая же неторопливая, спокойная, с красивой россыпью золотистых локонов на полных открытых плечах. Обе откровеннейшим образом подмигивали гостю, касались его ненароком то так, то этак, называли просто Витей, а он — осознавая, как все это мерзко и недопустимо, — старался думать и помнить об Ане, только о ней, но образ ее как-то не уживался в его памяти со здешней обстановкой, и ничего не удавалось с собой поделать — глазел то на юркую Машеньку, то на плавную Глашеньку.
После очередного тоста (Терновой давно потерял им счет) Машенька пожелала выпить с гостем на брудершафт и под громкое одобрение пирующих весьма энергично приступила к осуществлению своего желания. А Глашенька тем временем взгромоздилась на колени водителя. И все это было не то в тумане, не то в дыму табачном.
— За Витю и Машу! — весело кричал голос невидимого почему-то Локтева. А Терновой пытался отшутиться, с усилием заставляя непослушные губы и язык выдавать слова без запинки. Напрягал едва ли не последние резервы опыта и воли, ибо осознавал, что никоим образом нельзя ему сейчас терять контроля над собой. Потому что — дело ясное — охмуряют и спаивают его неспроста. Тут можно — он чует это! — на такой след напасть… Но — не подавать виду, не спугнуть! Быть может, даже прикинуться вдрызг пьяненьким, не показывать, что мысль-то работает трезво. Главное, не потерять самоконтроля, не расслабиться, ни на миг!