Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - страница 29
новые законы, возвещает благоденствие народа, прославляет премудрость своего правления: новые законы его будут ничто иное, как новые обряды, запутывающие старые законы»>[107].
Ко времени выхода «Недоросля» императрица обдумывала необходимость юридического подтверждения прав благородного сословия. Это дало бы ей преимущество перед сыном. И тут на театральном горизонте появилась яркая новинка, в которой Указ о вольности трактовался как отступление дворян от своих коренных обязанностей. «Разве дворянину не позволяется взять отставку ни в каком случае?» — спрашивает Правдин. И получает ответ Стародума: «В одном только: когда он внутренне удостоверен, что служба его Отечеству прямой пользы не приносит». Повторим, так жить уже не хотели, но постоянно одергивали себя: должны.
Удивительно ли, что постановка пьесы прошла с задержками? Удивительно ли, что в следующем, 1784 году автор отправился в путешествие за границу? Благодаря многолетнему покровительству Потемкина Денис Иванович мог чувствовать себя в относительной безопасности. Но в 1791 году светлейший князь умер. И вслед за этим Фонвизина постигли четыре апоплексических удара. Ждал ли он участи Радищева? Прокладывал ли для себя мысленно дорогу в Петропавловку, подобно другому стороннику Павла — Новикову?
До воцарения «истинного государя» драматург не дожил четырех лет. Ему не суждено было узнать, что возвращение петровских «строгостей» стало одной из многих причин гибели Павла I. Не увидел он и того, что с течением времени его пьесу стали ценить не за политические аллюзии, а за разговорный русский язык. Что новое поколение зрителей признало отрицательных персонажей комедии триумфом автора, а положительных — провалом…
Мы поговорили обо всем, кроме воспитания дворянских недорослей. Но разве об этом написано не достаточно?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОЧЕМУ ЛИЗА БЕДНАЯ?
Обманем сами себя и тех, кто достоин быть обманутым.
Н. М. Карамзин. Письмо в «Зритель» о русской литературе
На взгляд современного человека, у повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» есть одно весомое достоинство — она короткая. Что не характерно для сентиментализма. Роман Ричардсона «Памела»[108] — один из основополагающих текстов «чувствительной прозы» — содержит миллион слов, это самое большое произведение мировой литературы. А читалось одним духом. Без малейшего напряжения. «Вертер» Гёте — другая культовая книга, без которой немыслима образованная личность карамзинской эпохи, — тоже увесиста. И тоже не утомительна. Как беседа со старым знакомым, время от времени прерываемая то чаем, то прогулкой.
Причина многословия — попытка описать внутренний мир героев, малейшие изменения настроений, оттенки чувств. Для характеристики действия достаточно пары фраз. Для показа гаммы эмоций, породивших это действие, может не хватить и пары страниц. Спрятанные от непосвященных движения души выплескивались на лист широко, свободно и с видимым чистосердечием. Последнее, как в «Исповеди» Руссо или в знаменитой главе «Яжелбицы» радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву», становилось художественным приемом. Рассказав о себе нечто постыдное[109], писатель ломал барьер, выстроенный господствующей моралью, и натыкался на живые чувства собеседника. На отклик.
А потому литература сентиментализма прежде всего эпатирует. Заставляет взглянуть на самоубийство, кровосмешение, сословный мезальянс (наименьшее из бедствий) как на поступки, продиктованные порывами чувств. Переводя якобы услышанный им французский романс, Карамзин провозгласил:
Чтобы показать, как «чувствительный» человек новой эпохи соотносился с героем прошлого, приведем такой пример. В 1772 году, когда Екатерина II отстранила Г. Г. Орлова с поста фаворита, тот рванулся из молдавского городка Фокшаны, где шли переговоры о мире с Турцией, в столицу, но, по приказу императрицы, оказался задержан чумным карантином на подступах к Петергофу. Григорий Григорьевич был горяч и тяжел на руку, есть сведения, что он поколачивал царственную возлюбленную. В 1776 году, когда пост фаворита покидал Г. А. Потемкин, он написал, что «жив не будет» тот, кто его «место займет». В обоих случаях — обычная человеческая реакция, вызванная и ревностью, и боязнью потерять положение. А вот как на свою «отставку» в 1777 году отозвался П. В. Завадовский в письме другу С. Р. Воронцову: «Горька моя участь, ибо сердце в муках и любить не может перестать. Сенюша, тебя стыжусь, а все прочее на свете не даст мне забвения. Среди надежды, среди полных чувств страсти мой счастливый жребий преломился, как ветер, как сон, коих нельзя остановить: исчезла ко мне любовь… Угождая воле, которой повинуюсь, доколе существую, я еду в деревню… Рыданием и возмущением духа, платя дань чувствительному моему сердцу, я столько ослабел, что не в состоянии о себе говорить… Еду в лес и в пустыню не умерщвлять, а питать печаль… Сажусь в свою коляску, оставляя город и чертоги, где толико был счастлив и злополучен и где сражен я наподобие агнца, который закалывается в ту пору, когда ласкаясь, лижет руку»