Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - страница 74

.

По мере того как дворяне, используя право не служить, покидали полки и министерства, государственный аппарат все более нуждался в квалифицированных чиновниках низшего и среднего звена. Наиболее работоспособные и талантливые из них, используя благосклонность высокопоставленных покровителей (вплоть до царя), пробивались наверх. При этом они вовсе не обязательно оказывались ретроградами, но всегда обнаруживали приспособленчество. Им приходилось преодолевать неприязнь, даже брезгливость благородного окружения.

Так, М. Н. Сперанский, гонимый аристократическим обществом за либерализм суждений, на самом деле лишь выполнял волю Александра I. Уже после возвращения из десятилетней ссылки он писал императору в 1822 году: «Святоши запишут меня в безбожники; противники их будут обо мне сожалеть и причислять к своей стаде, а я равно гнушаюсь теми и другими, принадлежу и желаю принадлежать единственно и исключительно Вам. В Вас, Всемилостивейший Государь, в Вашем образе мыслей… надеюсь всегда найти твердую защиту»^>[242].

Обладали ли подобные люди складом ума реформаторов, исповедовали ли охранительные ценности или вообще по практицизму не задумывались о высоких материях — их главной чертой оставалась сервильность. Они подстраивались под власть имущего, в случае со Сперанским — под государя. Сперанский доказал это во время суда над декабристами, всю юридическую сторону которого подготовил, и последующего николаевского царствования, когда совершил громадный труд кодификации русского законодательства, но больше не претендовал ни на какие преобразования.

Эту-то сервильность не могли простить Сперанским осколки былой, гордой, но уже безвластной аристократии. В мемуарах поэт и переводчик М. А. Дмитриев (племянник И. И. Дмитриева) описал представление сановников новому императору после коронации 1826 года: «Кочубей, потомок знаменитого гетмана и посланник еще времен Екатерины, шел прямо, смело и гордо; а Сперанский, по натуре своего поповского происхождения, еще от дверей вытянул шею. Я подумал, глядя на него: кажется, можно бы было привыкнуть ему к придворному паркету; а натура все-таки взяла свое!»^>[243]

Положение Молчалина в доме Фамусова — отправная точка карьеры таких людей, как Сперанский. Переходя от покровителя к покровителю и непрерывно работая, они могли добиться успеха, но жизнь отнюдь не улыбалась им. Напротив, иногда бывала очень суровой. Отсюда их умение подладиться подо всех и завязать как можно более широкие контакты.

В разговоре о влиятельной московской даме Татьяне Юрьевне (за которой легко угадывается Анна Алексеевна Орлова-Чесменская) видно, что Молчалин мыслит категориями покровительства, преклоняясь перед сильными мира сего, вне зависимости от их пола: «Чиновные и должностные / Все ей друзья и все родные»; «Частенько там мы покровительство находим, где не метим». И это в эпоху, когда в кругу Чацких сама мысль о покровительстве уже считалась оскорбительной. Вспомним пушкинское: «покровительства позор». В 1824 году после конфликта в Одессе с Воронцовым поэт писал начальнику канцелярии графа А. И. Казначееву: «Вы говорите мне о покровительстве и о дружбе. Это две вещи несовместимые… по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство… Единственное, чего я жажду, это — независимости»^>[244]. Так мог бы сказать Чацкий: покровительство оскорбляет душу.

Молчалин же не стесняет себя подобными мыслями. Они в его положении — нравственная роскошь. Напротив, у него свои ключи к людям. «Там моську вовремя погладит, / Тут впору карточку вотрет». Чацкий вспоминает: «Бывало, песенок где новеньких тетрадь / Увидит, пристает: пожалуйте списать». Для себя? Вряд ли. Ему петь некогда. Но тетрадь свежих куплетов — прекрасный повод для разговора, заведения знакомства и т. д.

Этого не может принять Чацкий. Но Чацкий родился свободным, состоятельным и благородным. Его право говорить, что хочется, — сословная привилегия. Ему представляется, что, не служа, он все равно сохраняет ее как неотъемлемую. Но окружающие думают иначе: покинув службу, отказавшись от достижения «степеней», он теряет в их глазах половину дворянских прав.