Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - страница 14

Довольно значительную прослойку среди офицеров эпохи 1812 года составляли «остзейцы»: уроженцы Лифляндской, Курляндской и Эстляндской губерний. Один из них, Вольдемар Левенштерн, мог похвастаться тем, что оказался в детском возрасте свидетелем настоящего сражения, причем находился он в самой гуще битвы, где, по-видимому, в детском уме и родилась мысль стать военным. Первые годы жизни нашего героя не предвещали, казалось, подобной «энергической» развязки событий: «Я появился на свет при самых счастливых обстоятельствах и родился в один год и в один день с блаженной памяти Императором Александром. Все предвещали мне счастливую и благополучную жизнь. Я увидел свет в замке Разикс в Эстляндии, который принадлежал моему отцу, богатому землевладельцу этой губернии, бывшему несколько лет подряд предводителем дворянства. <…> Моя мать, женщина весьма умная и обладавшая прекрасным характером, заботилась преимущественно о моем нравственном воспитании. Чувствительность была, по ее мнению, величайшим сокровищем, каким может обладать человек»^>{38}.

Однако предусмотрительные и степенные родители, к тому же стремившиеся привить чувствительность своему и без того кроткому и послушному ребенку, все же допустили оплошность в воспитании, однажды не уследив за его времяпрепровождением: «Когда мне было 12 лет, благодаря счастливой случайности я был свидетелем морского сражения, в котором адмирал Чичагов разбил близ Ревеля шведский флот, коим командовал герцог Зюдерманландский, потерявший при этом два линейных корабля, из коих один взлетел на воздух, а другой был взят неприятелем. Граф Бобринский (внебрачный сын Екатерины II и графа Г. Г. Орлова, отличавшийся буйным нравом и своевольным характером. — Л. И.), живший в то время в ссылке в Ревеле за проказы, учиненные им в Лондоне и Париже, часто посещал дом моего отца; он встретил меня 2 мая на улице, усадил в свои дрожки и повез меня в гавань, где мы сели с ним на маленькую лодку и отправились на батарею, защищавшую вход в гавань. На нем был его роскошный мундир Конногвардейского полка, в коем он числился капитаном, так что никто и не подумал воспрепятствовать нам сойти на батарею; я следовал за ним с искренне детской радостью. Шведские ядра долетали до нас; свист, который они производили, пролетая над нашей головой, приводил меня в восторг; некоторые ядра попали в стену этой старой деревянной батареи, и я заметил, что окружающие нимало не разделяли мое радостное настроение; некоторые старые воины даже побледнели. Их ужас и еще более величественная картина сражения произвели на меня глубокое впечатление; с тех пор я только и мечтал о сражениях и ничего так не желал, как еще раз быть свидетелем битвы. Это желание было впоследствии вполне удовлетворено»^>{39}.

Безответственный, если не сказать, дикий поступок «бастарда», из озорства или по глупости потащившего ребенка в сражение, решил судьбу этого мальчика. Вскоре родители пришли к единодушному выводу, что наилучшим применением способностей их сына отныне может стать только военная карьера. Ни о чем другом Вольдемар Левенштерн и думать не мог: «Морское сражение, виденное мною в Ревеле, воспламенило мое воображение, и я никогда не мог отделаться от этого впечатления. Гром орудийных выстрелов всегда был для меня самой приятной музыкой. Какое-то предчувствие вселило во мне уверенность в мою счастливую звезду, поэтому моя заслуга была не так велика; впоследствии я всегда преклонялся перед теми из товарищей, которых угнетало предчувствие противуположного свойства и которые, тем не менее, шли в сражение хладнокровно и с покорностью судьбе»^>{40}. Правда, мать юноши сочла нужным принять со своей стороны некоторые меры: «…B тот день, когда я должен был ехать в армию, моя мать призвала деревенскую гадалку, которая, дав мне проглотить какого-то зелья из ствола ружья, уверяла, что после этого меня не может постигнуть никакая беда. Я не особенно верил в действительную силу этого снадобья, но проглотил его, чтобы сделать удовольствие моей матери. <…> Я всегда избегал как бы каким-то чудом самых серьезных опасностей, и воспоминание об этой старой и отвратительной колдунье поддерживало меня в те моменты, когда ядра и пули свистели над моей головой»