Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - страница 12

. «Богатство» в детях воплощалось в гарантии обеспеченной старости. Стариков-родителей сыновья поочередно брали к себе на жительство, а если те оставались доживать свой век с одним из них, то другие должны были обеспечивать их всем необходимым. К тем, кто не исполнял долг перед родителями, применяли меры общественного воздействия. Известны случаи, когда волостной суд принуждал непутевых детей к исполнению своих обязанностей, определяя приговором годовую норму натурального довольствия для прокормления стариков. «В волостных судах, — отмечал С. И. Барыков, характеризуя Архангельскую губернию начала XX века, — так много встречается жалоб на отказ со стороны детей в пропитании, что ясно говорит о том, как плохо выполняются обязанности по отношению к старикам-родителям»^>{102}.

Нравственная эрозия патриархального уклада деревни на рубеже веков затронула и сферу внутрисемейных отношений. Сельское духовенство это почувствовало одним из первых. Священники. Покровский из с. Раева Моршанского уезда Тамбовской губернии в 1898 году писал: «Старики не почитаются, им желают скорейшей смерти. Сын не стесняется бранить, а порой и бить отца. Мне часто приходилось слышать выражения типа «когда ты сдохнешь, старый пес?». Слепой матери-старухе не укажут, где стоит вода»^>{103}. Из Орловской губернии сообщали, что «к матери в старости проявляли пренебрежительное отношение, могли попрекнуть куском хлеба, отказывали в новой одежде»^>{104}. Корреспондент из Владимирской губернии приводит рассказ о старухе, которой при живых сыновьях пришлось жить подаянием, потому что дети «не захотели ее брать»^>{105}.

По сведениям из Орловской губернии, старикам и старухам оказывали уважение, если они были еще в силах работать, но в голодное время к ним относились грубо, кормили плохо и почти не ухаживали. Крестьяне смотрели на это снисходительно, говоря: «Хотя бы уж самим-то животы не подвело, а старикам все равно помирать пора»^>{106}. Не будем искать в этом жестокосердие и забвение сыновнего долга. Голод нередко ставил сельскую семью на грань вымирания. Стремясь сохранить потенциал хозяйственного возрождения двора, крестьянин воспринимал стариков как лишние рты. С точки зрения физического выживания семьи их немощь была балластом.

Повседневная жизнь русской крестьянки была неразрывно связана с семьей, частью которой она являлась. Именно в рамках семейного круга, начиная с рождения и кончая смертью, проходила большая часть ее жизни.

Большак обладал в семье неограниченной властью и мог быть лишен ее только решением сельского схода. Община вмешивалась в исключительных случаях — когда действия большака вели к разорению двора, потери его тяглоспособности^>{107}. Основанием для передачи «большины» другому члену семьи была также утрата дееспособности. Так, решением Пичаевского волостного суда Тамбовской губернии в 1914 году крестьянка Анна Шорина была признана полной хозяйкой и утверждена в праве наследства, так как ее муж потерял рассудок и находился на излечении в психиатрической больнице^>{108}.

Большак выступал организатором и руководителем всего производственного процесса крестьянского двора^>{109}. С вечера он распределял работу на следующий день, и его распоряжения подлежали неукоснительному исполнению^>{110}. Прерогативой большака были определение сроков и порядка проведения полевых работ, продажа урожая и покупка необходимого в хозяйстве. В его руках находились все деньги, зарабатываемые семьей, и в расходовании их никто не имел права требовать у него отчета^>{111}. Только он мог выступать в качестве заимодавца или заемщика. Именно домохозяин отвечал перед обществом за отбытие двором мирских повинностей. По сельскому обычаю он был волен отдать своих детей в работники, не спрашивая на то их согласия.

Глава семьи вел все дела хозяйства, свободно распоряжался его имуществом, заключал обязательные соглашения, но наряду со всем этим владельцем двора не являлся. Существовавший обычай воспрещал домохозяину предпринимать важнейшие распорядительные действия, например отчуждение имущества, без согласия всех взрослых членов семьи