Повстанцы - страница 13

— Паны людей надуют?! — возмутился Сташис. — Разврат теперь на свете пошел, вот и стали против панов рога выставлять. А как нам жить без панов? Куда скотинку выгнать, откуда дров достать? Из чего избу ставить? Все от пана получаем. За то и барщину правим. Крепостное тягло нам вроде венчанной снохи, а нужда — что брат родной. Такова божья воля! — кончил он, исподлобья поглядывая на соседей.

Норейка злобно сплюнул сквозь зубы и, подмигнув кузнецу, с издевкой добавил:

— Свинье ли ведать, куда туча плывет?

Кедулис бы склонен поддержать Сташиса уже из одной ненависти ко всяким новшествам, но Даубарас, хоть и постарше их обоих, уповал на лучшие времена и давно рассчитывал, что царь наведет наконец справедливость и даст людям землю. Теперь, услыхав, что манифест ничего похожего не обещает, он озабоченно сосал трубку и не знал, что и думать.

Пока шел этот разговор, на дороге появился и подскакал к кузнице верховой. Никто его не знал. Вид у него был довольно странный. В сильно потрепанной сермяге, в измятой шапке, в высоких сапогах, еще не старый — лет тридцати пяти, — обросший бородой, измученный и бледный. Кто бы это мог быть? Конь под ним тощий, но, видно, не рабочий, с седлом; сбруя потертая, но кожаная, с железными удилами.

Сойдя с лошади, он прямо обратился к Дундулису:

— Коваль, стерлось и лопнуло кольцо в удилах. Может, сваришь, а то новым заменишь?

Подал кузнецу удила, а коня привязал уздой к забору. Кузнец вывернул кольцо и молча кинул в горн. Крестьяне с любопытством разглядывали проезжего. А тот достал трубку и пошарил по карманам, но, так ничего и не найдя, горько вздохнул:

— Прикончил я табак. А так охота куревом побаловаться.

Даубарас предложил свой кисет:

— Набивай.

Незнакомец туго набил трубку, раскурил ее у горна, а потом присел на камень, поближе к крестьянам, явно намереваясь вступить с ними в разговор.

— Издалека ли путь держишь? — спросил Даубарас.

Тот не скоро ответил:

— Издалека ли?.. И не поймешь… Вроде бы издалека, вроде бы с ближней стороны. Вчера было близко, сегодня — далеко.

Деревенских заинтересовал такой загадочный ответ. Все с еще большим любопытством поглядели на проезжего.

— Так, может, слыхал насчет царской грамоты? — продолжал расспросы Даубарас. — У нас в костеле еще не оглашали. А в других местах, говорят, уже прочли.

— Слыхал, — кратко ответил тот.

— Так что? Панщине больше не бывать? Заживем на своей землице?

Незнакомец посасывал трубку, и его безразличный взгляд блуждал вдалеке. Наконец, встрепенувшись и словно что-то вспомнив, он обвел глазами собравшихся и заговорил высоким, хрипловатым голосом, горячась и на кого-то досадуя:

— На своей землице, говоришь? А кто вам даст эту землицу? Пан? А зачем пан вам землю уступит? А не лучше ли пану вас пороть да вашим трудом закрома набивать?

— Паяу, понятное дело, лучше, — признал Даубарас. — Но царю, видишь, жалко стало и простых людей — царь землю даст.

— Царь, говоришь? Царь, может, и дал бы. Земли ему жалко, что ли? Да ведь он далеко, в Петербурге, не все примечает и слышит, что тут творится. Царь, может, и хорошую грамоту написал, может, и предоставил землю и волю, только губернаторы и генералы с епископами стакнулись, запрятали подлинную грамоту, а народу другую зачитали. Такую, какая им по душе. Чтобы вам еще два года на барщину вышагивать и свою землю выкупать, а панам вас судить и пороть. Вот вам какую грамоту читали в костелах и на рынках! Хитро там все подстроено. Не вашим мужицким головам это раскумекать. А кто не соображает, тот и радуется, будто найденной подковке.

Крестьяне едва верили своим ушам. Норейка еще пытался возражать, но незнакомца нельзя было переспорить. Говорил он пространно и о самых разных делах. Из его шумных речей становилось ясно: побывал он и в Петербурге, и в других городах, видел всяких важных панов и генералов, знает, где министры живут и в каких каретах разъезжают.

— Может, и самого царя видал? — насмешливо поддел его Даубарас.

— А как же! — откликнулся тот. — В царской столице. Он тогда парад войск принимал. Сам верхом, а кругом князья да генералы. Щеки надутые, весь волосами оброс, только подбородок бритый, а глаза навыкате, как клецки.