Пойди туда — не знаю куда - страница 39

Грунюшкин сбился.

— Как же там дальше… «Эх вы, мои… эх вы, любимые…»

— «Уж вы, милые мои, возвращайтесь, воробьи!..» — упавшим голосом подсказала Василиса.

— Вот-вот! — обрадовался капитан Грунюшкин. — Вот именно: уж вы, воробьи мои!.. Веселые такие стишки!

— Да уж куда веселее… И это… это все?

— Еще, понимаете, часы… Часы мы ему на тридцатилетие дарили. Наши, советские. «Ракета» с Медным всадником на циферблате… На руке, в общем, они оказались…

— Господи! — прошептала Любовь Ивановна. — Гос-по-ди!..

— Алло, алло!.. Вы слышите меня?

— Слышу, — закрыв глаза, сказала Василиса. — Я очень хорошо слышу вас, капитан Грунюшкин… А теперь слушайте меня. Уезжая, Эдик… то есть капитан Царевич, забыл эту самую вашу «Ракету» на столе. Он вечно что-нибудь забывает… В аэропорту я надела ему на руку свои часы — у меня мужские, японские, «Сейко» с автоподзаводом, это я еще когда плавала купила…

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что это был не Царевич, это был кто-то другой, Грунюшкин. А стишки про воробьев — их уже давно на музыку положили. Песня это, Грунюшкин, ее недавно даже по телевизору передавали. Хорошая такая, под гитару… Неужели не слышали?

— Честное слово, не слышал, Любовь Ивановна! — виновато сознался капитан Грунюшкин.

Она выбрала черное вечернее платье с глубоким декольте. В шкатулке обнаружился кулон с невероятно крупным изумрудом. Василиса примерила его, нацепила очаровательные нефритовые сережки, покрутила головой, повздыхала перед зеркалом и вдруг сняла всю эту роскошь, отчего только выиграла: зеленющие глаза ее многообещающе замерцали, брови сердито сошлись, губы тронула легкая, в оторопь вводившая мужчин усмешка…

А вот с обувью вышел казус! В шкафу были десятки пар туфель — таких дорогих, таких, Господи, шикарных! — но на Василисину ножищу — а у нее был сороковой — налезли только жуткие, с золотыми носками шпильки. Попытавшаяся проковылять в них по спальне Василиса едва не подвернула ногу. Пришлось довольствоваться собственными, изрядно обшарпанными уже кроссовками. К счастью, выбранное ею платье было такое длинное, что они почти не просматривались. Во всяком случае, встретивший ее у лестницы Константин Эрастович не только ничего не заметил, но еще и ахнул от восхищения.

— Царевна! Царевна, да и только! — слепя фарфоровой улыбкой, вскричал он. — Вы убийственно, вы гибельно прекрасны, мадам!..

Ах, да и сам он был совершенно неотразим! Белый костюм, ослепительно белая сорочка, белая бабочка, золотые запонки на манжетах, золотой перстень на пальце!.. О-о!.. Гармонию только подчеркивал торчащий из карманчика розовый, социал-демократического, так сказать, оттенка, платочек.

Кто там злобно бубнит, что в новой России перевелись носители светлого и незапятнанно чистого?! Всем видом своим Константин Эрастович, протянувший руку Василисе, опровергал эти досужие домыслы!

Скромный, практически интимный, как шепнул Василисе на ухо Кощей, товарищеский ужин на три персоны был накрыт в малом дубовом зале. В уголке его, за любимыми хозяином пальмами, негромко играл струнный квартет. В камине потрескивали дрова. Сновали слуги.

Третьим участником ужина был артистичный буйноволосый господин в густо обсыпанной перхотью лиловой сутане.

— Армандо Мефистози! — представил его Константин Эрастович. — Академик оккультных наук, экономист, психоаналитик, политик, кремлевский консультант. В настоящее время работает над монографией «Выдающиеся личности XX века»… — Бессмертный склонился к ушку Василисы и прошептал: — Аферист, судя по всему, международного класса… Верно я говорю, синьор Мефистози?

— Си, си! — с готовностью подтвердил иностранный гость.

Ровно в девять вечера величественный мажордом ударил жезлом в гонг.

— Кушать подано! — возгласил он.

— Сидайте, плиз! — перевел итальянцу Константин Эрастович.

Села и Василиса.

Боже мой, чего только не было на столе! От обилия всевозможных лакомств — икра, лососина, крабы, устрицы, морские ежи, мамочка! — и миноги, миноги! — от всего этого сказочного великолепия у Василисы, так толком с утра и не поевшей, разбежались глаза!..