Позывной "Хоттабыч". Книга 2 - страница 28

Я украдкой смахнул слезу, чтобы командир не заметил. А то опять заведет свою «шарманку» о «сентиментальном старичье». А не такой уж я и сентиментальный! Я шмыгнул носом, прогоняя «слезливое настроение». А вдруг… Если предположения Владимира Никитича подтвердятся… И я действительно молодею… Может к сорок шестому году я успею прийти в какую-никакую «норму»? Если, конечно, раньше не отдам концы — война ж, как-никак! И удастся ли мне выжить… Так, все! Хватит об этом! Делай, что должно, и будь, что будет! А там поглядим-посмотрим.

Даже вернувшись в квартиру, оснаб отчего-то не находил себе места. Ну не шел у него из головы разговор с историком Шильдкнехтом. Вот не шел, и все тут! Не складывалась у командира мозаика!

— Хоттабыч, ну ты сам посуди, — командир «мерил» гостиную, нервно мечась из угла в угол, — как можно было пропустить такой редкий Дар? Это же настоящее головотяпство! Или вредительство! Что много хуже… Надо взглянуть на личное дело этого Вильяма Карловича, и выяснить, какой, сука, недоделок, курировал этого немца. И кто характеристику писал, рекомендации давал…

— А ведь он реально должен был десять кругов ада пройти…

— Их девять, — ненавязчиво поправил меня оснаб. — Если мы о кругах Данте?

— Ах, да, извини, запамятовал, — отмахнулся я от командира. — Не суть, на каком из девяти или десяти кругов нам с тобою черти будут пятки прижигать…

— Но то, что проверять нашего старичка должны были со всей тщательностью, продолжил оснаб, — бесспорно! Это же Силовое отделение военного училища, а не пансионат благородных девиц!

Командир подошел к телефону и принялся куда-то названивать. Я же, тем временем, продолжал постепенно осматриваться. То, что в квартире кто-то постоянно наводил приборяк, сомнению не подвергалось — слишком все вокруг чисто и опрятно. И навряд ли это делает сам Петров: чтобы навести «идеальный блеск» в таких вот апартаментах, нужно неслабо так заморочиться и потратить кучу времени, которого у оснаба нет. На кухне я обнаружил стоявшую на плите кастрюльку еще теплыми макаронами по-флотски и нарезанный свежий хлеб, накрытый полотенцем, с вышитыми петухами. Похоже, что за всем следит приходящая домработница, иначе, когда бы командир еще и пожрать успел приготовить — мы с ним все это время вместе были. Ну, разве что, когда он мне за одеждой гонял.

— Ты это, Хоттабыч, — Петров, поговорив по телефону, появился на кухне, — если отобедать хочешь — не стесняйся…

— Да как-то не голоден, — мотнул я головой, — профессор в больничке от пуза накормил. А вечером у Карловича на званом ужине оторвемся — вот и будет у нас «праздник живота»!

— Не выходит у меня этот твой Карлович из головы, — признался оснаб. — Такое вот поганенькое ощущение, что-то нечисто здесь…

— Все может быть. — Я покивал головой: чему-чему, а профессиональному нюху командира я безраздельно доверял. Он иногда в самых обыденных вещах такое подмечал, что я просто диву давался. И, как ни странно, в большинстве случаев оказывался прав. Осечки тоже, конечно, случались, но их было мало.

— Я озадачил пару человечков, — произнес оснаб, — чтобы покопались, как следует, в этом дерьме. Чтобы придирались и подвергали сомнению каждую букву и каждое слово в этом деле. Думаю, ближе к вечеру, перед походом к этому милому дедушке-историку, какая-никакая информация, а пройдет.

Информация, действительно, прошла: в деле поволжского немца Шильдкнехта, Вильяма Карловича, датированного тридцать седьмым годом, ни словом, ни полусловом не упоминался его уникальный Дар Тератоморфа, а вместо этого был указан самый низший класс Медика. Некий лейтенант Синицын, Мозголом из НКВД, проводивший, согласно предоставленным документам Ментальное воздействие на историка, был на данный момент недоступен — с самого начала войны он считался без вести пропавшим. И именно тот же Синицын, но уже старший лейтенант, в тридцать девятом году проводил «собеседование» с Шильдкнехтом при устройстве старичка преподавателем в Силовое отделение училища.

— Не нравиться мне все это! — ворчал оснаб. — Дар не определил! Без вести пропал!