Правда о деле Савольты - страница 12
— Просто непозволительно кричать «да здравствует Каталония!» из окон здания Сиркуло Экуэстре.
— Речь идет о нашем общем друге…
Леппринсе улыбнулся:
— Я знаю, о ком вы говорите.
— Однако этот человек должен обладать дьявольским умом, чтобы одновременно заигрывать с Мадридом, каталонцами и недовольными офицеришками.
— Скоро его упекут в Монтжуик![10]
— Он вырвется оттуда в течение двадцати четырех часов на волне народного гнева Маура[11] в ореоле Феррера[12].
— Не будьте циником.
— Я не защищаю его как личность, но признаю, что полдюжины таких политиков, как он, могли бы изменить всю страну.
— Хотел бы я видеть, какого рода были бы эти перемены. Для меня нет особой разницы между ним и Леррусом.
— Черт возьми, Клаудедеу, не стоит так преувеличивать, — сказал Савольта.
Клаудедеу побагровел.
— Все они одним миром мазаны: для собственной выгоды готовы предать Каталонию ради Испании, а Испанию ради Каталонии.
— А кто поступает иначе?
— Тише, — предостерег Савольта, — он идет сюда.
Они посмотрели в сторону залы и увидели его: он шел через залу в сторону библиотеки, раскланиваясь налево и направо, сдержанно улыбаясь и нахмурив брови.
Мы пробыли в кабаре довольно долго, прежде чем начались представления. Сначала появился мужчина, которого моряк встретил громкой отрыжкой. Мужчина оказался тем самым музыкантом, который должен был играть на виолончели и саксофоне. Он взял со стула виолончель и извлек печальные звуки под аккомпанемент пианино. Затем пианистка встала со своего места и сказала несколько приветственных слов. Моряк вытащил из клеенчатой котомки вонючий бутерброд и стал его есть, роняя изо рта крошки и кусочки пережеванной пищи на стол. Мрачный клерк в массивных очках разулся. Пианистка объявила первым номером программы фокусника — китайца Ли Ванга. Она сказала:
— Он перенесет вас в царство магии.
Я испытывал неудобство от того, что револьвер впивался мне в бедро.
— Надеюсь, он с помощью своей магии не обнаружит, что мы вооружены, — прошептал я.
— Да, вид у него пренеприятный, — подхватил Леппринсе.
Китаец манипулировал разноцветными флажками, из которых выпорхнула голубка. Она облетела залу, уселась на стол к моряку и стала клепать крошки. Моряк свернул ей шею и принялся ощипывать.
— Ай-ай-ай! Какой усас! Никакого селовесеского сосуствия, — просюсюкал китаец.
Распутный клерк подошел к моряку, держа туфли в руках, и вызывающе сказал:
— А ну, мерзавец, будь-ка добр, верни птичку хозяину!
Моряк взял голубку за голову и потряс ею перед глазами клерка.
— Счастье твое, что ты очкарик, а не то врезал бы я тебе…
Клерк снял очки, а моряк ударил его голубкой по обеим щекам. Туфли вылетели из рук клерка, и пришлось ухватиться за край стола, чтобы не упасть.
— Я — образованный человек, — воскликнул он, — и видите, до чего довел меня мой порок!
— Какой порок, милый? — спросил старичок, поднимая с пола туфли клерка и нежно поддерживая его.
— У меня жена и двое детей, а я вот здесь, в этой клоаке!
Мы с любопытством наблюдали за клерком, а забытый всеми китаец по-прежнему манипулировал лентами. Ремедиос, «Мурсианская волчица», шепнула нам:
— На прошлой неделе здесь покончил с собой один из посетителей.
— В кабаре такого сорта часто прорывается наружу правда, — изрек Леппринсе.
Было ли это связано с вторжением на завод самодовольного, франтоватого Леппринсе или то было роковое стечение обстоятельств, которое позволяло осуществлять на практике старую поговорку: «В мутной воде рыбу ловить» (а я бы еще добавил: «самым бессовестным образом»)? Не берусь судить. Но одно совершенно очевидно: вскоре после «приобретения» заводом новоиспеченного французика предприятие удвоило, утроило, а потом снова удвоило свои прибыли. Ну что ж, скажут, прекрасно, ведь это позволило простым, самоотверженным труженикам увеличить свои доходы; им надо было только повысить производительность труда и работать на два-три часа в день больше, пренебрегая элементарнейшими правилами безопасности и отказываясь от отдыха, чтобы ускорить выпуск продукции. Как хорошо, подумают читатели, которые мало что смыслят в этом и могут только испортить всю обедню. И да простят меня служители культа за сравнение мессы с тем адом, каким являются условия труда простых рабочих.