Правек и другие времена - страница 2

Когда опали цветы картофеля и на их месте завязались маленькие зеленые плоды, Геновефа обнаружила, что беременна. Она отсчитала на пальцах месяцы и досчиталась до первых сенокосов в конце мая. Это, должно быть, произошло именно тогда. Теперь она убивалась, что не успела сказать Михалу. Может, растущий день ото дня живот был каким-то знаком, что Михал вернется, что должен вернуться. Геновефа сама управлялась с мельницей так же, как это делал Михал. Следила за работниками и выписывала квитанции крестьянам, привозящим зерно. Прислушивалась к шуму воды, вращающей жернова, и к грохоту машин. Мука оседала на ее волосах и ресницах, так что когда она стояла вечером у зеркала, то видела в нем старую женщину. Старая женщина потом раздевалась и перед зеркалом изучала живот. Ложилась в постель и, несмотря на подушки и шерстяные носки, не могла согреться. А поскольку в сон, как и в воду, входят всегда маленькими шажками, она долго не могла уснуть. Так что у нее было много времени на молитвы. Сначала «Отче наш», потом молитва Деве Марии, а на самый конец, на сон грядущий, Геновефа оставляла любимую молитву ангелу-хранителю. Она просила его позаботиться о Михале, ведь на войне, быть может, требуется больше, чем только один ангел-хранитель. Потом молитвы переходили в образы войны, которые были просты и убоги, потому что Геновефа не знала иного мира, кроме Правека, и иных войн, кроме субботних потасовок на рынке, когда пьяные мужики выходили от Шлома. Они хватали друг друга за полы кафтанов, валились на землю и катались в черной жиже, перепачканные, грязные и жалкие. И Геновефа представляла себе войну как такое же побоище, прямо посреди грязи, луж и мусора, как драку, в которой все решается сразу, одним махом. Поэтому она удивлялась, что война тянется так долго.

Иногда, отправляясь делать закупки в город, она прислушивалась к разговорам людей.

– Царь сильнее Немца, – говорили.

Или:

– Война закончится на Рождество.

Но она не закончилась ни на это Рождество, ни на одно из четырех последующих.

Перед самыми праздниками Геновефа выбралась на закупки в Ешкотли. Проходя по мосту, она увидела идущую вдоль реки девушку. Бедно одетую и босую. Ее голые ступни смело погружались в снег, оставляя глубокие маленькие следы. Геновефа вздрогнула и остановилась. Посмотрела сверху на девушку и отыскала для нее в сумке копеечку. Девушка подняла взгляд, и глаза их встретились. Монета упала в снег. Девушка улыбнулась, но в улыбке этой не было ни благодарности, ни симпатии. Показались большие белые зубы, блеснули зеленые глаза.

– Это тебе, – сказала Геновефа.

Девушка присела на корточки и пальцем осторожно выковыряла из снега монету, потом повернулась и молча пошла дальше.

Ешкотли выглядели так, словно их лишили красок. Все было черно-бело-серым. На рыночной площади кучками стояли мужчины. Они рассуждали о войне. Города разрушены, а имущество горожан валяется на улицах. Люди бегут от пуль. Брат ищет брата. Неизвестно, кто хуже – Русский или Немец. Немцы травят газом, от которого лопаются глаза. Перед новью будет голод. Война – это лишь первая из бед, за ней последуют другие.

Геновефа обошла кучу конского навоза, который плавил снег перед магазином Шенберта. На фанерке, прибитой к двери, было написано:

Ей вдруг сделалось дурно от слов «порошок против насекомых». Она подумала о том газе, который используют Немцы и от которого лопаются глаза. Чувствуют ли тараканы то же самое, когда их посыпают порошком Шенберта? Ей пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы не стошнило.

– Я вас слушаю, – певучим голосом сказала молодая женщина с огромным животом. Она посмотрела на живот Геновефы и улыбнулась.

Геновефа попросила керосин, спички, мыло и новую рисовую щетку. Провела пальцем по острой щетине.

– Буду наводить порядок к празднику. Полы перемою, занавески постираю, прочищу печку.

– У нас тоже скоро праздник. Освящение Храма – Ханука. Вы ведь из Правека? С мельницы? Я вас знаю.