Право на бессмертие - страница 19

— Что вы отряд упрекаете Матросовым? Разве в отряде только Матросов? Надо объективно подходить к результатам нашего труда. Мне, конечно, неудобно просить о том, чтобы присвоили нам первое место, пусть об этом говорят другие. Вспомните, какие хлеба на нашем поле, любо глядеть! И насчет Матросова только плохое говорите. Разве в нем все плохо? Я должен перед таким ответственным собранием заявить, что верно — у Саши много еще ошибок, но он уже не такой, каким пришел в отряд. За лето я не сделал ему ни одного замечания. Он на перевозе работал один, старался. Вот так, товарищи...

Выступление Рашита не получило широкого одобрения. Говорили затем Ольга Васильевна, Петр Филиппович, но, занятый своими горькими мыслями, Саша не мог сосредоточиться и не запомнил их речей. Решено было присудить первенство отряду Еремеева; только из-за Саши отряд Габдурахманова попал на второе место.

Когда председатель заявил о том, что комсомольцы должны задержаться еще на несколько минут, Саша вместе с остальными вышел. Он, стараясь быть незамеченным, поторопился в свою комнату, чтобы быть подальше от любопытных глаз товарищей и от их злых насмешек.

На дворе все лил и лил дождь. Комната Саше показалась еще постылее, осень — тягостной, судьба — немилой. Он еще раз один на один, без свидетелей, пережил весь позор. Да, он в первый раз в жизни упрекал себя за прошлые грехи и выходки, первый раз в жизни завидовал. Да, завидовал! Знаете кому? Еремееву.

Самолюбивой натуре был нанесен тяжелый удар. Саша уже не сдерживался, он пришел в отчаяние, искал выхода, спрашивал себя: что делать?

В комнату влетел разъяренный Рашит, злость, казалось, бежала впереди командира отряда. Да, Рашит никогда не простит этому чинарику Матросову обиду — из-за него отряд лишен права открывать праздник. Если бы он не был командиром и комсомольцем, несомненно, пошли бы в ход кулаки, настолько был огорчен и рассержен Рашит. Он резко крикнул:

— Матросов!

Саша остался глух, даже не обернулся, ему не хотелось ни с кем говорить, никого видеть.

— Тебе говорят, Матросов!

Саша повернул заплаканное лицо, ресницы часто мигали, слезы заволокли синие глаза. Рашит застыл, раскрыв рот. Он всего ожидал от Матросова, только не этого! Вдруг его голос дрогнул, он коротко, чуть растягивая слова, сказал:

— Дежурство сдашь Директору, — и быстро захлопнул дверь.

Саша отвернулся к окну, по стеклу стекали тонкие ручейки. Ручейки, как слезы...

Все лил и лил осенний дождь.

Рашит закрыл дверь, прислушался, в комнате, откуда он только вышел, было тихо, значит, Матросов продолжал сидеть у окна. Он осторожно, почти на носках, пошел по коридору к выходу. Минуту назад, увидев плачущего колониста, он позабыл весь гнев и теперь пытался успокоить себя: «Ну, что ж, не придется нам завтра открывать праздник, надо постараться в следующий раз...» — говорил он сам себе.

Среди воспитателей Матросова Рашит был наименее опытным педагогом, однако его роль, роль командира отряда, имела большое значение в формировании характера и Саши и многих колонистов. Рашит был низовым звеном в общей цепи системы воспитания, но почти все воспитательные мероприятия проводились через него. Если бы Рашиту сказали об этом, то он искренне удивился бы, заявив, что он не педагог и не воспитатель, а просто командир отряда. В своей работе он не преследовал педагогических целей и не задумывался над этим, а считал, что обязан выполнять те или иные распоряжения, ту или иную работу, знал, что в отряде должны быть дисциплина и порядок, и четко выполнял свой долг, долг командира первого отряда.

Как он относился к людям? Перед Петром Филипповичем и Михаилом Трофимовичем буквально преклонялся, Ольгу Васильевну любил, в Дмитриеве уважал выдержку, старался быть похожим на него. Иначе говоря, Рашит медленно и настойчиво перенимал у людей все, что ему нравилось: запоминал любимые словечки Сулейманова, читал книги, которые хвалила Ольга Васильевна, обращал внимание на жесты и мимику ораторов, но во всем этом глубокое сознание сочеталось с наивностью, отсутствием жизненного опыта.