Православие и русская литература в 6 частях. Часть 1 (I том) - страница 6

Так или иначе, но тяга к сокровищам земным наблюдается на всех уровнях нашего земного существования. И она не может не стать предметом философского и эстетического осмысления. Но где критерий собирания сокровищ? Как точно определить, что именно собирает человек? Ведь в силу необходимости каждый вынужден же существовать в земном мире и не может обходиться вовсе без земных, материальных вещей, связей, мыслей. Христос Спаситель обозначил такой критерий ясно и просто: «Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 21).

К чему прикипаем мы сердцем — это ведь мы вполне ощущаем, если начинаем вслушиваться в голос совести (отчего мы так часто и глушим её, чтобы отогнать от себя неприглядную истину).

Вот главная тема русской литературы — противоборство двух раздирающих душу и сердце наши стремлений — к сокровищам небесным и сокровищам земным. Это тема, проблема не просто литературы исключительно, это проблема жизни, творческих поисков (нередко — метаний) и самих писателей, путь которых был отнюдь не прямым и направленным лишь к Горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины. Но — что есть Истина? Вопрос вековечный. Правда, для православного сознания такой проблемы нет и не может быть: это вопрос Понтийского Пилата. В Православии: Истина есть полнота Личности Христа Спасителя. Православие не занято поиском Истины, но заботит каждого человека раскрытием Её для себя, мучительным сознаванием своей удалённости от Истины, направляет внимание ко внутреннему человеку. И каждый начинает сознавать в себе (а не вне себя) то страшное противостояние добра и зла, какое определяет конечную судьбу нашу не во времени, но в вечности.

Человек обречён на выбор между добром и злом, но он усугубляет заключённый в этом трагизм своего существования ещё и метаниями между различными пониманиями добра и зла. Вот эту-то смятённость души высветила русская литература, сделав её, по сути, главным предметом своего сострадательного исследования. Она сумела приобщить читателя к таким внутренним переживаниям, таким терзаниям совести, погрузить его в такие бездны души, о каких имела весьма малое представление литература около-европейская.

Западному человеку и вообще проще. «Коммерческая сотериология» католицизма, протестантское отрицание необходимости какой-либо внутренней борьбы с грехом делают жизнь внешне более ясной и радостной, в каком-то смысле более гармоничной, лишённой терзаний душевных. Стоит ещё раз перечитать приведённые чуть ранее размышления литераторов, сопоставлявших русскую и западную словесность, чтобы без труда убедиться: различия определяются именно разнонаправленностью внутренних стремлений: западных писателей (и читателей) к сокровищамсугубо земным— и русских к неземному. Западный человек может, разумеется, страдать, но от отсутствия миллиона, титула, коттеджа и т. д. И только в русской литературе возможно появление героя, который страдает, обладая всеми подобными благами в преизбытке:

Я молод, жизнь во мне крепка;

Чего мне ждать? Тоска, тоска!..

Как к такому страданию относиться — зависит от осмысления жизни каждым из нас. Кто-то сочтёт его проявлением безумия. Но русский человек оказался на подобное обречённым (хотя не каждый без исключения, разумеется), и литература это точно отразила. А произошло так потому, что сам вектор душевных стремлений был повёрнут Православием в противоположном от земных благ направлении.

Бесспорно, одно лишь стремление не обеспечивает достижения цели. Иначе: с чего бы и мучиться?

Все проблемы русской литературы многократно усугублены и тем, что гармония обладания небесными дарами искусству секулярному и вообще неподвластна. Или, сделаем уступку самолюбию художников, почти неподвластна. Искусство чувствует себя свободным и всесильным лишь в стихии противоречий и конфликтов. Мы должны ясно сознавать: сфера художественного творчества ограничена областью души — в системе христианской трихотомии: тело, душа, дух. Это вовсе не оскорбляет и не принижает искусство, но лишь точно определяет границы его возможностей. Однако пространство душевное столь обширно и необозримо, что искусство и в строго ограниченных пределах вряд ли сможет когда-либо исчерпать предназначенное ему.