Праздник последнего помола - страница 14

Быть может, это были не бог весть какие забавы и проходили они не так, как в других местах, — ведь мы были сами себе и учителя и судьи, одно лишь могу сказать: веселиться мы любили и умели. К нам — в леваду или на берег — приходила молодежь из соседних сел, и это еще больше поднимало у нас дух, особенно у парней: было перед кем себя показать! Затевая игры или состязания, мы устанавливали всевозможные поощрительные награды. Если поймаешь — обнимешь; если всех поборешь — будешь беспрепятственно ходить на вечерницы; если тебя признают лучшим острословом — проводишь домой самую красивую девушку; всех перепляшешь — получишь стакан водки. А еще — кто дальше всех нырнет, кто сумеет швырнуть камень за Сулу, обгонит других на лодке, не испугается гадюки… Особенно много наград мы отдавали гостям из-за речки: хотели показать им, как мы добросердечны, хотели обворожить, увлечь их девушек-красавиц.

Самому мне редко когда удавалось добиться приза, я отродясь был неуклюж и слаб здоровьем. Моя неловкость угнетала меня, и на людях я становился еще более неуклюжим. А тут вдруг ко мне подходит совсем незнакомая девушка и говорит: «Догони меня, хорошо? Бежим до той кручи, не дальше…» Я поборол смущение — девушка, а что задумала! — и согласился. Даже разулся, хотя дома мне этого никогда не позволяли. Другая девушка начала считать: «Раз, два, три», — и мы припустили наперегонки.

Я был старше ее. Ей было от силы пятнадцать лет. Смуглая такая, длиннолицая девушка с густыми ресницами, в широкой юбке. И ниже меня сантиметров на двадцать — неужели не догоню? Я наддал изо всех сил. Она обернулась — бегу ли? — звонко засмеялась и еще быстрее рванула вперед, лавируя между пышными кустами тальника и верболоза. Ну точно ее зарядили током: бежит и бежит, иногда оглядывается и все время разговаривает о чем-то сама с собой. Теперь и ребенку стало ясно, что мне этой чужанки-ласточки в широкой юбке ни за что не догнать. До кручи оставалось, может, метров триста, девушка уже скрылась из глаз, но меня заедало самолюбие, звенел в ушах ее лукавый смех, и я решил бежать до последнего, пока дух вон. Прутья хлестали по лицу, горели огнем мои непривыкшие к земле голые ступни.

Задыхаясь, я остановился на условленном месте. Оглянулся — ни души. «Верно, шутит, — подумал я, — притаилась в кустарнике. Ну и сиди там!» Я лег на теплый песок, раскинул руки и ноги. Прошло много времени — гораздо больше, чем нужно для шутки, но меня никто не окликал, никто ко мне не подходил. Я рассердился: девчонка — смотреть не на что, а вот ведь посмеялась, поглумилась над парнем!.. Обиженный, вернулся по берегу к компании. Меня осыпали насмешками, язвительными остротами, но потом оставили в покое. А немного погодя все с беспокойством заговорили, что Олены (так звали девушку) и впрямь что-то долго нет, и бросились ее искать. Но она как в воду канула. Компания распалась, у всех пропало желание веселиться. Надо было возвращаться домой. По двое, по трое пошли мы к тому месту, где были привязаны лодки, спустились к воде, и тут мне стало страшно: Олены нет как нет, люди могут бог знает что подумать, наговорят такое… Я уже представлял себе, как рыбаки ищут ее тело в Суле, ищут баграми, сетью… Не найдут и в конце концов обратятся к нашей мокловодовской бабе Маринухе. Неизвестно, откуда у нее бралось умение и как она не боялась в свои-то годы, но, с кем бы ни приключилась беда и кто бы ни просил ее, всегда соглашалась помочь. И с первой же попытки тяжело всплывала на поверхность, зажав шею утопленника под мышкой либо ухватив его за волосы…

Напрасно я еще целых три дня после той вечерницы дрожал от страха — несчастья не произошло. Пока я бежал к назначенному месту, она успела переплыть Сулу и помчалась домой. Я увидел Олену Кабачкивну (так ее называли по-уличному) только в середине лета и почему-то обрадовался. Подоткнув подол, стояла она по колено в воде и колотила вальком полотно. Напитанное влагой эхо стелилось над водой, а мне все еще чудился ее смех. Хотел было выбранить девчонку — дескать, никогда больше не смей так пугать! — но увидел, что к ней по тропинке спускается какая-то женщина, и только громко крикнул. Олена подняла голову и опять склонилась над водой. Потом что-то показала на пальцах женщине, та взяла полотно и пошла к берегу, чтобы расстелить его там. Позднее я узнал, что это была немая мать Олены. Отца фашисты убили неподалеку отсюда, на днепровской переправе, и от страшного горя, от долгого голошенья женщина лишилась языка. Олену это очень мучило, порой она даже стыдилась перед парнями того, что у нее немая мать. Может быть, потому иногда и держалась с ними так странно и никого не подпускала к себе.