Праздник урожая - страница 19

Славик спасал меня. Плюс к этому его перло. Это было присущее Славику — прирожденному королю улицы — состояние. И видишь, и знаешь, что расклад не в твою пользу, но именно поэтому прет тебя, навстречу этому раскладу не в твою пользу. Прет так — удержать невозможно.

— Что значит «в гости зашел»? — медленно заводился на Славика Гена.

— Гена! — это сказала Рая.

— Ну-ка, — Гена, отстранил ее. — Что значит «в гости зашел»? Что это вы дверь закрыли?

— Ну, закрыли. И че? Моя милиция меня ж не бережет. А береженого бог бережет! — все, Славик перешел на «блёндер буду».

* * *

Здесь я сделаю небольшое отступление, посвященное двум типам речи и Славику, теоретику и практику обоих. Славик Петров, еще в ранней своей юности, разработал два типа речи, называемые им «блёндер буду» и «будьте любезны». Первый применялся для дворового общения, для оскорблений в ходе дворового общения, а также для распекания дворовой молодежи в рамках тренерской работы, описанной много выше. Второй тип также служил для оскорбления, но более закамуфлированного. Первый тип — «блёндер буду» — представлял собой, по сути, далекую копию блатной фени, но построен он был не столько на новых словах, сколько на непостижимых комбинациях старых. «Блёндер буду» роднила с феней иносказательность — это была смесь всех пословиц, поговорок и подколок, сказок, басен и побасенок, когда-либо слышанных Славиком. Наиболее характерные тирады из «блёндер буду» ясно выдавали хаос, царивший в Славикиной голове, что, впрочем, его самого нисколько не смущало. Например:

— Че ты убитый такой, как Юлий Цезарь? — или:

— Че ты мечешься, как Красная Шапочка, идти к бабушке, идти к дедушке? — или:

— Че вы смотрите на меня, как Змей Горыныч на свое яйцо? — это Славик говорит Вахту, чем ставит Вэйвэла Соломоновича в тупик.

Речь «будьте любезны», напротив, представляла собой набор подчеркнуто напыщенных, возвышенных фраз — призванных, правда, не возвысить, а унизить собеседника:

— Ну что вы, я ж не настолько пьян, чтоб верить в чистую любовь… — это за столом Славик говорит очередной подружке, та хихикает, дура;

— Товарищ, как вы могли подумать, что я могу ударить в лицо человека! — а это на пьяном застолье Славик заявляет какому-то мордовороту, с соседней улицы, при этом Славик уже вынул руки из карманов и явно выключит мордоворота, секунды через три, своим коронным крюком слева.

— Простите, милорд, я не поздоровался, я вас как-то не заметил… — это Славик говорит Вахту, чем снова ставит Вэйвэла Соломоновича в тупик — любит Славик ставить в тупик Вахта, ничего не поделаешь.

Конечно, Славик никогда раньше не разговаривал с Геной на «блёндер буду». Гена был мент, живущий в нашем дворе. Оскорблять мента-соседа — это уже крайняки. А Славик всегда был против крайняков. Но сейчас он спасал меня.

— Гена, — это Рая, она уже почти плачет.

— Уйди, — это Гена — Рае, уже грубо. — Что ты плетешь тут мне? — это опять Славику, тоже — уже грубо.

— Я че плету? — Славик, изумленно и дерзко. — Старуха у синего моря плетет! Сети для рыбки, понял?

— Чего-чего? — по нарастающей, Гена. — Какая рыбка?! Слышь, ты!

И Гена толкнул Славика в грудь.

Все, что случилось дальше, Славик пересказал бы мне, когда-нибудь потом — если бы успел — примерно так:

— А я ж тебе говорил. Подвязывай. Да, она ниче. Не спорю. Но у нее муж. В натуре, сука, лось. — На этих словах Славик крепко врезал бы по груше, на своей веранде. — Не моя весовая категория. А ты, так вообще… Мозги и кеды. Ну, и вот. Утречком выхожу со двора, продышаться, посмотреть, как вопросы решаются. Смотрю — о! Вахт! У него ж пенсия, вторник. Красный день календаря. Я ему говорю: Соломоныч, пенсию не отметить — очень плохая примета, в курсе? Он говорит — ну что ты, Славик, я только «за». Ну, договорились посидеть с ним, как люди, вечерком, когда солнце позолотит верхушки деревьев, ну ты понял. Вдруг! Смотрю — подъезжает ментовской жигуленок. Вернулся, лось. Забыл че-то дома. Рога. Ну, думаю, приплыл Вовочка. Че делать? Задержать? Как? А мент из машинки своей выползает, дворники снимает. Любит он вещи. Он и Райку так любит. Были б у Райки какие-то части, которые можно, когда припаркуешь, снять, чтоб не стырили — точно снимал бы. Ну, я — ноги в руки, и — к вам. Стучусь, колочусь — не пускают! Пока открыла мне любовь твоя, слышу: калиточка — хлоп! Дальше — как на ринге. Думать некогда. Пусть тренер думает. Прыгаю внутрь, закрываю собачку. Ну, думаю, ты и дура-а-ак, Вован! А мент уже дергает дверь. Ломится. А мне смешно — первый раз в жизни застукают с бабой — и то не с моей! За это забухать не грех, честное слово! Ну, открываю. А она… Стоит рядом, плачет, как умирающий лебедь. Ну че он мог подумать? «Прости, Геночка, мы согрешили». Да… Но и он был не прав! Да, не прав! Я ж его не пихал в грудак! Ну, раз пошел такой расклад — или я его, или — да кто он такой! А у меня же рефлексы, — тут Славик иллюстрирует свой рассказ преувеличенной злой пантомимой. — Левую ногу — в упор, доворот, и левый крюк. Как тренер мой говорил — «поставивший жирную точку в поединке». Ну, дальше че. Лосяра выбивает дверь своей тушей, и с копыт, вниз, по ступенькам! Я думал, дом развалится! Классика! Ну, и вот… Слышь! — тут Славик заразительно рассмеялся бы, не удержался бы. — Теперь на улице одна рожа осталась, по которой я не стучал! Твоя, Вовчик!