Праздношатание[Полная версия] - страница 22

В смятении тех ночей есть еще наполовину воспоминание, наполовину полный бред, с которым мне трудно примириться. Это более или менее реальное событие. Медсестра делала мне отсасывание, и я запаниковал. Мне показалось, что оно длится вечно, что меня душат, и у меня начались судороги. Даже при том искаженном восприятии я понял, что сила моей реакции озадачила и встревожила ее. На самом деле случилось, или мне показалось, что случилось, примерно вот что.

В отравленной атмосфере моего тогдашнего восприятия, я каким–то образом умудрился ретроспективно вообразить прихотливый сценарий. Я видел (и до сих пор могу видеть) следующую картину из позиции лежащего навзничь пациента, глядя на лицо старшей сестры будто бы через сильные широкоугольные линзы. Отсасывание закончилось, я пытаюсь снова начать дышать, протестуя против ее грубости, она же делается злобной. У нее большие обнаженные зубы, гневно поднятые брови, как в книжке с комиксами. В качестве наказания она привязывает проводом к кровати мое левое запястье, я в такой ярости, что пытаюсь высвободить правую руку, чтобы сломать ее запястье, но мою правую руку удерживает один из ее подчиненных, бесстрастный человек, одетый в черное. Между нами война. Она вышла из себя и хочет уничтожить меня, а я намереваюсь уничтожить ее.

Унизительно то, что меня пришлось успокаивать, связывая ремнями. Я потом читал, что, по крайней мере, треть пациентов в палатах интенсивной терапии периодически ведет себя неадекватно. Все равно, мне неприятно думать, что я разыграл эту гротескную комедию без каких–либо причин, нагружая ею усталую медсестру в конце двенадцатичасовой смены, заставляя ее иметь дело с неожиданным и непостижимым приступом гнева во время рутинной больничной процедуры.

Каждый вечер, когда гасили свет, я чувствовал, как растет во мне напряжение. Однажды вечером, когда меня навещал сын, оно было таким сильным, что я едва смог ему писать. Горечь распространялась из живота в мускульные ткани до тех пор, пока они ею не насытились будто электролитом. Я чувствовал себя грязным как физически, так и духовно. И, однако, событие, к которому вела эта мука, оказалось разочаровывающим: оно было просто рецидивом моей эпопеи, галлюцинаторным поиском кровати.

Я был в толще густого кустарника. Я заметил человека поблизости, вынимающего вещи из мелких ящиков среди ветвей кустарника и кладущего в них другие вещи взамен. Я остерегался его, потому что знал, что он коммунистический агент. Когда он заговорил, я, однако, удивился, что заговорил он по–английски. Он со всей возможной вежливостью спросил: «Вы не позволите мне произвести для вас отсасывание?» Что он и вполне компетентно сделал, а потом повернулся и исчез.

И эта финальная полу–галлюцинация — на самом деле это был, очевидно, терапевт или санитар — положила конец моему иррациональному поведению в палате интенсивной терапии ванкуверской больницы. Когда я проснулся, все напряжение исчезло, и навсегда. До свидания, пресловутый мистер Гринуэй, здравствуй, приветливый Тод.

Остаток пребывания в больнице был безмятежным. Сестры были добры и милы. Трубку убрали, и я смог говорить. Питающую трубку тоже убрали, и я смог есть. Еда была лучше, чем кто бы мог вообразить. Особенно суп. В больнице готовили превосходный и прозрачный овощной суп. Чистой песней этого бульона можно было наслаждаться и самой по себе, но ее еще и оттеняли запах и фактура лука и других овощей. Полифонический суп.

Теперь я выхожу на долгую дорогу выздоровления. Моя уверенность в себе сильно поколебалась. Сейчас я думаю о приходящих мне в голову сомнениях: являются ли они мимолетным настроением, вызванным самим процессом выздоровления? Или они предвестники чего–то в будущем?

Лето 2005

Мрачное настроение этого произведения ушло, это видно в эссе «Праздношатание».

Все описанное происходило семь лет назад, и с тех пор я еще больше убедился во всей необычной природе моего поведения и в том, как оно меня позорило в глазах медицинского персонала, к которому я отношусь с величайшим уважением и благодарностью. Это вторжение абсурда в мою жизнь глубоко меня беспокоит. Я вижу, что не вполне разобрался в своей жизни. Я лишь бегло просмотрел ее худшие части. Теперь мне надо вернуться и перечитать весь текст, слово за словом.