Пре-вращение - страница 73

Имир вступил с существом в оживленную беседу. Из беседы выяснилось, что существо действительно всерьез считало себя казаком. Имир довольно покивал головой, сообщил собеседнику, что Москва стонет под басурманами и предложил братам-казакам сходить "за зипунами". "Вона", — показывал Имир пальцем, — "Бусурман! Рубай его. Парубок! Где же твоя вострая шашка?" Парубок с обидой ответил, что он не разбойник какой, он — казак. Имир очень приятно удивился и спросил, что же его собеседник понимает под понятием "казак"? Потому как в услужении у господ бар имели место быть некие "казачки", из числа дворовых крепостных, одеваемые барами в особую спецодежду под названием "казакин". Нраву были смиренного, басурман обходили за семь верст… После чего спросил, у какого барина в услужении находится его собеседник, справно ли подает рюмку водки — с поклоном ли? А когда барину приспичит кому-нибудь спьяну морду набить, с услужливостью ли подставляет? А ежели, к примеру, барину вдруг захочется чего-нибудь родного, тёплого, так резво ли портки скидывает, ко двери разворачивается передом, ко барину — задом?..

Собеседник Имира прошипел что-то про паскудных мужиков и обернулся, созывая подмогу. Имир отошел чуть в сторону и положил руку на затылок Артуру. Артур почувствовал, что в его голове что-то изменилось. Словно он поднялся над собой, куда-то чуть выше и сзади затылка и бесстрастно, абсолютно без эмоций, сторонним наблюдателем воспринимает информацию о происходящем на его глазах.

События меж тем развивались весьма странно. Вместе с подбежавшими на его крики тремя форменными собеседник Имира начал напряженно вертеть головой по сторонам, явно отыскивая обидчика. При этом он в упор не видел искомого, находящегося от него в трех шагах!..

После того, как обиженные удалились в толпу, Имир опустил руку и Артур почувствовал, как его сознание медленно становится прежним.

— Что это было?

— Сознание людей характеризуется постоянным ментальным шумом. И ещё — восприятие человека есть не то, что воспринимают его органы восприятия, а то, что осознает его мозг. Когда я остановил твой мозг, они оказались не в силах осознать наше присутствие. Ментальная невидимость.

— Так вот ты какая, шапка-невидимка…

— … заодно посмотрим, как ты умеешь отводить глаза, — ухмыльнулся Саграмор.

— Хорошо, — лаконично ответил Артур.

Введя гостя (а на самом деле — гостей) в комнату, художник повёл рукой, приглашая освоиться в новом объёме жизненного пространства, а сам отошёл в угол. Туда, где над синим огоньком спиртовки томился на подставке высокий узкогорлый чайник искусной чеканки по меди. Саграмор сел на предложенное место, а Артур стал неслышно ходить по комнате, оглядываясь по сторонам. Он был тут впервые.

Внимательно оглядел уставленные картинами стойки. Экий диавольский иконостас, однако. Чудовищ было много и разных: к более-менее изуродованной человеческой голове присоединялось нечеловеческое продолжение. Так, одна из красивых, классически греческих, но холодно очерченных голов чуть-чуть продолжалась шеей, после двух-трёх изгибов утончающейся к венчающей её погремушками змеиному хвосту. Табличка на рамке констатировала факт: "Червячокъ".

Другая картина изображала каменистый холм, на вершине которого подавляла своей мощью почти классическая римская голова. Её короткая толстая шея внезапно разветвлялась осьминожьими щупальцами. Одно из них держало нежным изгибом кончика своего свежепойманную бабочку (в смысле — насекомое) с печальными волоокими очами. Другое щупальце давило в объятиях трухлявый, поросший на заднем плане мхом и мухоморами пень. Остальные надёжно впились в почву холма. Табличка на рамке кратко, но непонятно объявляла: "Онъ…"

Артур последовательно осмотрел подвешенные под потолком кисточки, колокольчики, магические ленты, шпаги и прочий оккультный ширпотреб. Две стены оказались окрашены в жёлтый и зелёный цвет, а противоположная наблюдателю была украшена серебряной копией лика с Туринской плащаницы на фиолетовом фоне. Вдоль стен строго стоял ряд низких квадратных ящиков, вмещавших в себя всё имущество художника днём и служивших, в составленном виде, ночным аскетическим ложем.