Предательство - страница 12

До потери невинности я представляла, что поместье Монтегю было и вправду замком, и я в нем была принцессой. Со слов мамы, так меня называл мой отец - его принцессой. Но принцесса, которой я воображала себя, была больше похожа на одну из книжных рассказов, которые я читала в детстве, о девушке, запертой в башне.

И тут одно воспоминание замедлило мой шаг. Я не думала о нем годами, но оно такое яркое, будто это происходит сейчас.

Мне было десять, и я поставила свою мать в неловкое положение, отказавшись позволить парикмахеру постричь мои волосы. Это ведь была фишка принцессы. Я считала, что если они вырастут достаточно длинными, я смогу сбежать из своей комнаты, которая была высоко в небе. Второй этаж, конечно, не так высоко, но мне ведь было всего десять лет.

Каждый раз, когда она говорила о том, чтобы обрезать мои волосы, я начинала плакать и топать ногами. Она думала, что сможет усыпить мою бдительность, зарезервировав для нас высококлассный спа-салон. Нам делали педикюр и маникюр. Но, когда они посадили меня в кресло стилиста, я разгадала их коварный план. Я кричала на парикмахера и свою мать, пока бежала к машине.

Даже сейчас я помню ее посеревшее лицо, выражавшее разочарование и смущение. По обыкновению, она отправила меня в мою комнату. Это было хорошо, ведь мои волосы, в конечном счете, вытащат меня на свободу.

В тот же вечер после того, как Алтон пришел домой, меня вызвали в большой зал. Когда я пришла, там стоял стул. Я не поняла сначала, что происходит, и спросила, где моя мать. Он сказал, что она отдыхает, слишком расстроенная из-за моего поведения, чтобы покинуть свою комнату. После он сказал мне сесть на стул. Один за другим весь персонал поместья Монтегю материализовался вокруг меня, до тех пор, пока зал не наполнился взглядами.

Тогда я узнала о способностях персонала видеть всё и ничего. Это был мой первый урок. Он сухо сказал, что ни Монтегю, ни Фицджеральды себя так ведут. Я напомнила ему, что я не была Монтегю или Фицджеральд. Я Коллинз.

Он сказал, что мое поведение было неприемлемо и на публике, и наедине, и если я хочу вести себя как обычный уличный мальчишка, то смогу увидеть часть такой жизни. До того, пока он не зашел сзади, и человек, которого я узнала, как одного из садовников, вышел вперед с большими ножницами, я не поняла, о чем он говорит.

Алтон не был тем, кто отрезал мои волосы, и срезали их не ровно. Он и остальные сотрудники наблюдали, как два других члена команды садоводов держали меня вниз головой, а другой человек стриг.

К тому времени, как он закончил, мои слезы и испуг ослабли до хныканья и в комнате исчезли все взгляды, они просто испарились. Меня оставили одну с моим отчимом на стуле в большом зале, окруженную клочками рыжих волос.

- Ты не скажешь об этом матери.

Это был первый раз, когда он сказал мне это, но не последний.

Я задавалась вопросом, как он мог думать, что она не узнает. В конце концов, весь персонал был свидетелем того, что произошло, и она сразу увидит, что мои недавно длинные волосы срезаны. Но мой урок в Фицджеральд/Монтегю жизни не был завершен.

После того, как Алтон заставил меня подметать обрезанные волосы с пола, он вручил меня Джейн, моей няне и другу. Она была той, кто читала мне сказки на ночь, когда я была маленькой и укладывала в постель. Так как я уже выросла, ее роль в поместье изменилась. Ее обязанностей стало больше, но она всегда была рядом.

В тот вечер, когда она держала меня, она пообещала сделать их лучше. Она не позволила мне взглянуть в зеркало, но я могла почувствовать это. Это случилось почти перед сном, когда Джейн привела женщину в мою комнату и объяснила, что женщина будет делать все возможное, чтобы сделать мои волосы хорошенькими. Мне было только десять, но я была уверена, что хорошенькими они уже не станут.

Тонкими ножницами, женщина обрезала и подрезала. Когда она закончила, на лице Джейн появилась улыбка, которая дала мне мужество посмотреть на себя в зеркало. Стрижка была, возможно, даже стильной, но она была очень короткой, и я чувствовала себя, как мальчик.