Предательство Атлантиды - страница 19

— Нужно было его убить, — раздался в голове шепот призрака дедушки, но Фиона его тут же заткнула. Уж лучше отправить Алого Ниндзя в отставку и начать мыть туалеты, чем стать похожей на такого, как он.

Под успокаивающую музыку на нее навалилась такая усталость, что на несколько минут ее беспокойство было полностью подавлено, и вместо грустных размышлений Фиона смогла задремать. Она очнулась, когда машина плавно въехала на парковку, и поняла, что им удалось благополучно добраться до гаража. Шон вышел из машины и открыл ей дверь, прежде чем она смогла это сделать — очередное проявление вежливости, от которого Фиона столько раз пыталась его отучить. Он, однако, слишком серьезно воспринимал свою роль шофера, поэтому убедить его было невозможно.

— Мы в безопасности. Дома. — объявил Шон, подал руку и помог выйти из машины, словно девяностолетней старухе, страдающей тяжелой формой подагры.

Фиона прикусила язык, не позволив нетерпеливому резкому ответу сорваться с губ. Шон не виноват, что она провалила задание. Простую разведку.

— Насколько опасным это может быть? — спрашивала она Хопкинса. Легкомысленная и беспечная дурочка.

Насколько опасным это могло быть? Она уничтожена. Вот насколько опасно.

— Что ж, если у тебя все в порядке, я пожелаю доброй ночи, — сказал Шон. Он жил в чудесной маленькой квартирке над гаражом. Хопкинс сам проследил за ремонтом там, хотя никогда бы в этом не признался.

— Да, все отлично, спасибо. Поспи хоть чуть-чуть. — Фиона положила руку ему на предплечье, когда он собрался уходить. — Шон? Не знаю, что бы я без тебя делала. Да, понимаю, что говорю тебе об этом недостаточно часто. Спасибо.

На его бледном лице под россыпью веснушек на щеках медленно проступили розовые пятна.

— Ты же не… я имею в виду… я просто… мы…

Бесстрастный голос Хопкинса прозвучал от дверного проема в прачечной:

— Он хочет сказать «Не за что». Правда, Шон?

— Точно! — ответил Шон, несколько повысив голос. — Пошел-ка я в кровать. Да — спать. Просто спать. В кровать.

Фиона изумленно смотрела, как лицо Шона приобретает необычный сливово-пурпурный оттенок, прежде чем он, издав причудливый визгливый звук прямо побежал по лестнице в квартиру.

Когда дверь за ним захлопнулась, Фиона подняла свою сумку, закрыла дверь машины и повернулась к Хопкинсу.

— Что, черт возьми, только что произошло?

— Со своих пятнадцати лет этот молодой человек уверен, что звезды и луна светят для вас одной. Разве вы не задумывались, что его щенячье восхищение и героическое поклонение в какой-то момент обязательно превратятся во что-то большее?

Фиона моргнула, пытаясь заставить уставший мозг понять, что только что сказал дворецкий.

— Он… эээ… Да нет же. Он влюбился? В меня? Я для него слишком стара.

— Да, вы старше — на целых пять лет. Просто древняя старуха. И да, как вы и сказали — он влюбился. Безответно. Поразительно сильное чувство. Но вы не переживайте, это пройдет. И, возможно, даже раньше, чем позже, принимая во внимание, насколько симпатичная племянница у нашей экономки, — сказал Хопкинс, делая шаг вперед, чтобы забрать ее сумку.

Фиона, подумав, что у нее и так проблем за одну ночь по горло, предпочла мысли о последней отложить. Куда-нибудь подальше. Возможно, на ближайшие лет десять или, как минимум, следующие несколько месяцев, которые потребуются Шону, чтобы перерасти эту влюбленность или сменить объект привязанности на племянницу экономки.

— Симпатичная пижамка, — сказала она, выдавив улыбку. На Хопкинсе все еще были безупречно отутюженные пиджак, рубашка и брюки. — Ты и спишь в этом костюме?

Тень легла на его лицо, возможно, из-за ее жалких попыток заставить голос звучать беспечно.

— Что ж. Как все прошло на самом деле?

— Могло быть лучше, — признала Фиона. — У нас небольшие проблемы.

Глаза Хопкинса сузились, но она отрицательно покачала головой.

— Наверху. В моем офисе.

— Понятно. Значит большие проблемы. — Больше он ничего не сказал, первым двинувшись в дом.

— О, мой дорогой Хопкинс. Ты даже себе не представляешь. — Пока Фиона шла за ним по дому и вверх по широкой лестнице в свой офис на третьем этаже, ей хотелось смеяться, но она сжимала губы, чтобы смех не вырвался наружу. Она боялась, что стоит ей начать смеяться, и то дикое чувство, струившееся в крови, выльется в истерику. А для леди недопустимо поддаваться истерике. Ее дедушка говорил это достаточно часто, обычно угрожающе размахивая тростью и пугая слуг. Странно, однако, он никогда не упоминал, что для леди недопустимо отправиться в тюрьму до конца жизни. Как раз сейчас подобный урок мог бы пригодиться.