Предчувствие: «шестой волны» - страница 28

Тут произошло нечто неожиданное. Пятый прокашлялся, выпил квасу и довольно внятно произнёс:

— Не сразу в храм. В полдень тебя ждут за ручьём.

Шалва почти не удивился заговорившему немому. В голове окончательно прояснилось, он вспомнил вчерашнее уже не как сон, а как явь.

Пятый слыл вообще странным типом. Панкрат, например, считал, что тот вовсе не немой, а просто дал обет молчания. Оказалось, он был прав. Или же это проделки огненных человечков?

Пятый же как ни в чём не бывало продолжил готовить завтрак.

В полдень его уже ждали. На этот раз не понадобилась ни бумага, ни охра. Человечки танцевали в солнечном блике, прямо в ручье. В небе, от холма до холма, раскинулась яркая семицветная арка. Вместо камня стоял настоящий горн, правда очень старый, таких сейчас уже не строили. Он был сложен из обожённых глиняных кирпичей, изрядно закопчён, а мехи были огромными, двуручными, из потёртых козьих шкур. Видно было, что не одно поколение халкидов стояло у огня и поддерживало жар, а кузнецы в это время охаживали наковальню.

Рядом с горном были аккуратно сложены вперемешку металлы и камни. Присмотревшись, Шалва сразу же различил их, лежащие в ряд: красная, с тёмным налетом, медь, янтарь цвета закатного солнца, тусклое жёлтое золото, зелёный с прожилками малахит, серебро небесных оттенков, крупный необработанный сапфир, и в самом конце — темно-лиловое, почти чёрное, холодное железо.

С ним наконец заговорили:

— Пришёл? Не передумал? Вот и отлично. Видишь радугу над холмами?

— Вижу, — спокойно ответил Шалва.

— Когда ты пройдёшь точно под центром её свода, дом будет совсем близко. Но сначала…

— Я знаю, — всё так же невозмутимо продолжил горновой. — Мне нужно выковать врата. Точнее, арку над вратами.

Человечки переглянулись. На их карикатурных лицах мелькнула тень не удивления даже, а некоторой досады.

— Если ты всё время знал Путь, почему не вернулся раньше?

Шалва не ответил. Он надел прихваченный с собою фартук, рукавицы и принялся за дело.

Когда жар ожил, он заполнил горн брусками и шихтой, нарыл в кармане передника Панкратовых трав, отмерил горсть и бросил в огонь.

Не беда, что братьев нет. Для тонкой работы сгодится и один молоточек.

Человечки молча наблюдали за его работой, не переставая танцевать и в пламени горна, и вокруг него, и даже, казалось, на крыльях радуги.

Наконец работа была закончена. Арка сияла не хуже той, в небесах, и жила уже своей жизнью. Шалва снял рукавицы, вытер пот со лба и спросил:

— Что дальше?

Человечки, казалось, обрадовались, что их ещё замечают.

— Всё. Путь свободен.

Шалва окинул взглядом луг, и холмы, и синюю нитку Понта внизу.

— А как же это? Неужели нельзя ничего сделать?

— А сам ты как думаешь? — Один из них снова вышел вперёд и оказался выше остальных.

Шалва отдышался, словно после крутого подъёма, сложил руки на груди, закрыл глаза и сделал шаг, но не под радугу, а на её левый склон. Невидимый колокольчик звякнул коротко, и тут же его звук оборвался…

…Говорят, травники, спускавшиеся с гор в позднее утро несчётного одиннадцатого дня осени, видели, как над храмом повисло ослепительно белое облако, в центре которого будто был виден лик горнового Шалвы из Мукуса. Он вознёс над Хеттэбетом руки, скорее похожие на большие белые крылья, и растворился в небесной синеве.

Больше его никто не видел. Зато слухи ходили разные: и про чудное озеро где-то в горах, где Шалва будто бы удит рыбу перед самым закатом, по ночам охраняя путников от лавин; а моряки рассказывали, что в лютый шторм словно бы слышали звон колокольчика, совсем рядом, и их благополучно выносило от прибрежных скал; иным Шалва являлся перед значительным событием в жизни, вроде свадьбы или рождения наследника, и благословлял их. Самой же странной была сказка внезапно обретшего речь Пятого, который клялся, что Шалва стоит, прикованный дюжими цепями к самой высокой скале самой высокой вершины Небесных гор, и каждое утро к нему прилетает железный орёл, терзая плоть и выклёвывая печень. За ночь та отрастает, но приходит утро, и мучения повторяются снова. И так каждый будний день, и в десятый, кроме несчётного одиннадцатого, когда Шалва отдыхает.