Предел тщетности - страница 57

— Место на месте — несуразица получается, — не удержалась Дунька.

— Жениться на жене — еще нелепее, — добавил гриф.

— Е-мое, будто жениться на вдове при живом еще муже — звучит привычно, обыденно и не режет слух, — возразил я в сердцах.

— Господи, — всплеснула лапами крыса в притворном отчаянии, — для чего человеку дан язык?

Не успел я ответить за все человечество, как гриф опять опередил меня.

— Язык помогает жратву в глотку запихивать.

— Язык — это половой орган, — Варфаламей будто обрадовался перемене темы разговора и в глазах его снова заплясали черти.

Дунька зарделась, поправила юбочку на коленях, искоса посмотрела на меня, ожидая, что я брошусь в бой и начну опровергать черта, но я молчал как сфинкс, решив про себя — пусть выговорятся.

— Я имела в виду язык, как функцию речи.

— Так и я подразумевал коммуникабельную, разговорную функцию языка, как органа речи, особенно у мужчин. Женщины любят ушами. А ты о чем подумала?

— Сволочь, — заорала Евдокия, — не подкузьмишь, так объегоришь!

Дунька перевела дух, немного успокоилась и, подражая мне, начала рубить слова, рассекая воздух лапкой в такт.

— Я вопрошала Никитина, зачем нам даден язык, а ты, Варфаламей, вторгнулся со своим половым членом совершенно не к месту.

— Ты меня, Дунька, с сексуальным оккупантом путаешь, никуда я не вторгался, и про член слова не сказал. Это у тебя одни члены на уме, — черт говорил беззлобно, расслабленно, немного устало, так седой наставник объясняет нерадивой ученице косинус двойного угла.

Евдокия не ответила черту, видно было, что обида захлестнула ее. Она достала платок, демонстративно вытерла несуществующие слезы, показательно высморкалась и продолжила.

— Ты, Никитин, собираешься стать писателем. Русский язык — это твоя лира, арфа, скрипка, гусли, лютня…

— Послушайте, — перебил я крысу и обратился сразу ко всем соратникам, — вы что, специально мне голову морочите?

— Конечно, специально, — парировал гриф, наполняя фужер.

— Зачем?

— Затем, — гриф отхлебнул из фужера, и впервые его буркало, обращенное в мою сторону не выражало злобного презрения.

— Видишь ли, у тебя умопомрачительно длинные заходы непосредственно перед вопросом, — черт тоже решил разрядить обстановку и накатил себе рюмочку водки, — как у старого ловеласа, давно растерявшего мужскую силу, что растягивает прелюдию бесконечно долго лишь бы не перейти непосредственно к соитию.

— Вот уж точно, морочит бедной женщине голову вместо того чтобы удовлетворить ее потребности, — Дуняшка вслед за чертом выпила и глаза ее вдохновенно заблестели.

— А вот помнишь? — передразнивая меня, повторил черт. — Все я помню. Хотел бы забыть, да не суждено. Ты, у себя в голове даже простенькую мысль сформулировать не в состоянии, не спорь, — Варфаламей выставил лысую ладошку перед собой, — я, как-никак, твои мысли могу разобрать.

— Хорошо. Но я не игральный автомат, который нужную мелодию по запросу выдает. Я думаю.

— Тоже мне открытие. Это ты думаешь, что ты думаешь, милок, а в действительности, — Ширак поднял крыло и приглашающим жестом обвел комнату, обозначая действительность, — давно уже соображать разучился.

— Ладно, — я собрался с духом и выдал, — Мишка умер, потому что стерлась запись, так?

— И так, и не так, — Варфаламей хрустел овсяной печенькой, отплевываясь, роняя крошки вниз, — перетасуй местами слова и сразу причина со следствием поменяется — запись стерлась, потому что Мишка умер. Why not?

— Но стер-то ее не гриф своим поганым языком, он был даже не в курсе Мишкиной смерти.

— Я попросил бы, — Ширак нахохлился, гордо распушив перья, — оградить меня от жирного куска сала, грязными инсинуациями пытающегося вывести из безоблачного равновесия благородную птицу семейства ястребиных, коим представителем я на данный момент являюсь.

— Ты прав. Шарик тут не причем, — подтвердил черт.

— А кто причем. Кто стер запись?

— О, брат, да ты решил узнать, в чем причина причин, начало начал, истоки истоков? — черт посмотрел на меня как на умалишенного.

— Метафизику Аристотеля читай, — Ширак послал мне ответный реверанс.

— А ты читал, скажешь? — Евдокия чуть не вцепилась в грифа, придя мне на помощь.