Предел тщетности - страница 75

— Да ему плевать было на мои переживания, о чем он и сказал в последнем разговоре, послав куда подальше, — возразил я.

— Тогда ты противоречишь сам себе. Ничего же не предвещало такой ход событий?

— Абсолютно, — я невольно вздохнул, вспоминая те дни.

— Ты же сам утверждал, что не бывает мгновенных изменений в человеке, если это не связано со смертельной опасностью, был друг, вдруг хлоп — клоп. Значит, либо Миша твой был подлец изначально и всячески скрывал свою сущность…

— Либо над ним нависла смертельная угроза, которая и осуществилась через полгода, — резюмировала вместо черта крыса.

— Либо, — черт повернулся к Дуньке, постучал ей пальцем по лбу, как бы вбивая в мозги очевидную мысль, — не Никитин был объектом мести, не его Кривулин желал уязвить, предпочитая ранить кого-то другого, может быть близкого ему человека, а наш любезный друг был всего лишь средством, орудием, болваном, с помощью которого расписали неплохую пульку «на интерес». И смерть Кривулина здесь никаким боком.

Дунька, сжав кулачки на груди, смотрела на Варфаламея с восхищением.

— Здесь замешана честь женщины, — прошептала крыса, подняв лапку с зажатым платком.

Неприятно, когда тебя походя считают обычным болваном, куклой, которой вертят все кому ни лень. Выдвинутая Варфаламеем гипотеза страдала изъянами, прямо скажем — шаткая конструкция, но в нее превосходно укладывались и роковая любовь, и порок, и холодная веселость пославшего меня на три буквы рыжего друга, если бы не одно маленькое противоречие — Макар тоже оказался пострадавшим, дав Мишке денег взаймы и не получив их обратно при весьма схожих хамских обстоятельствах. И суммы совпадают до неприличия. Получается странноватая череда мщений, а Мишка явно не тянул на мизантропа.

— Пить, — низким голосом прохрипел очнувшийся Шарик. Мы обернулись. Привязанный пленник смотрел на нас одним измученным глазом, олицетворяя собой весь ужас мира.

Другой глаз грифа был прикрыт подрагивающим веком, мелкие движения которого напоминали морзянку, будто в довесок к словах Шарик посылал нам чрезвычайное сообщение с просьбой о немедленной помощи. Сотрапезники даже не двинулись с места, а открыли широкую дискуссию — каким напитком опохмелять измученную птицу?

Черт отдавал предпочтение коньяку, полагая, что болезнь и лекарство лучше брать из одного флакона, крыса склонялась к вину, как к более легкому напитку, опасаясь, что коньяк может может вывернуть желудок грифа наизнанку.

— А убирать письменный стол дядя Петя будет? — орала на черта Дунька.

— Тетя Евдокия, — веселился Варфаламей.

Я не стал ждать окончания представленья, плеснул минеральной воды, подошел к лампе и надел стопку снизу на клюв грифа. Шарик прикрыл мутные глаза, веки скользнули вниз, он с шумом втянул в себя жидкость. Я подождал полминутки и снова проделал ту же операцию. Наконец гриф громко выдохул, открыл глаза и они приобрели осмысленное выражение. Я наклонился к грифу, приблизил губы плотную к его голове и тихо спросил.

— Какой сегодня день?

— Пасмурный, — с трудом разлепил клюв Шарик.

— За что ты невзлюбил лейтенанта Моро?

Шарик тряхнул башкой, что-то звякнуло внутри, мне почудился еле узнаваемый звук трамвайного компостера. Гриф зашептал мне доверительно голосом обиженного ребенка.

— У него канарейка в клетке жила. Красивая, цвета нарцисса, свистела — Карузо заслушался бы. Я дверцу клетки отомкну, открою окно настежь, чтобы выпустить певицу на волю, а она по комнате полетает, разомнет крылышки, по подоконнику поскачет и шасть обратно в неволю к кормушке.

— А лейтенант-то тут причем?

— Так он же ее к несвободе приучил. — голос грифа окреп и в нем зазвучали привычные нотки, — А я поборник либерализма до мозга костей, за что и страдал всегда немилосердно. Коньячку плесни, Никитин, будь человеком.

Последнюю фразу услышали споршики за столом. Раздался победник клич Варфаламея, досадное ворчание крысы и парочка вынырнула у меня из под локтя с полным фужером.

— Пей, дорогой, — оскалился черт, — Дуня, занюхать принеси чего не то.

— Обойдется. Перьями зажует, — обида на грифа за кляузу двухвековой давности еще клокотала в Дуньке.