Пределы неоднозначности - страница 3

А, может, это телевизор?! – вдруг подумала Чарли с заметным облегчением. Взял, да и включился сам по себе. Такое ведь бывает? У нее даже имелась подобная запись в блокноте.

Но это был не телевизор, потому что Чарли почти приблизилась к кухне, но ничего не услышала. Дыша так, словно пробежала кросс, она вошла внутрь, передвигаясь шажочками-миллиметрами. Дверь в столовую оставалась приоткрытой, но не настолько, чтобы увидеть всё помещение. Ноги тряслись, суставы скрипели, потные ладони с силой обхватили биту, но едва ее удерживали. Вена проступила на лбу от напряжения. И в тот самый момент, когда Чарли, испуганно глядя в проем на столовую, подумала, что сказанное всё-таки ей почудилось, голос за спиной уверенно произнес:

– Присядь-ка, девочка, нам надо поговорить.

Чарли взвизгнула, уронив биту, и резко развернулась.

Как понять того, кто не понимает себя сам? Кто никогда не бывает одинаков? Кто не знает, чего от себя ждать?

За несколько часов до инцидента с рыбой Чарли сидела в уютной гостиной и выслушивала своего последнего на этой неделе клиента. Она словно застыла в медленном солнечном свете, который окутывал ее ореолом благодати, и пыталась понять сидящего в мягком кресле человека. Этот черноволосый доходяга с вечно опущенными вниз глазами был явно болен…. Какой, к черту, психоаналитик?! Его уже давно пора под белые ручки да в мягкие палаты. Он всё говорил, говорил, а ее глаза сосредоточенно смотрели в ответ… но на самом деле Чарли уже давно потеряла всякую связь с этим местом в прекрасный и по-прежнему знойный июльский пятничный вечерок. Все нормальные люди уже давно спешат к своим близким по мощеным дорожкам увязающего города или на встречу с друзьями. И Чарли увязала вместе с ним, расплывалась в миллионах ленивых пылинок, тонула в хороводе бессвязных мыслей. Она пыталась сопротивляться, пыталась сконцентрироваться на человеке изо всех сил, потому что, возможно, именно сейчас он говорил, что взорвет этот мир ну, скажем, в грядущую среду. В глазах Чарли, увлеченной этой мыслью, даже несколько раз мелькнула искра сознания. Но натиск ленивой истомы желеобразного летнего небытия оказался слишком силен, и она сдалась.

Лицо черноволосого подвижного человека неминуемо раздвоилось, а через пару секунд и вовсе растаяло на фоне безликих тянучих мыслей. Ее работой почти всегда было слушать – вот она и слушала, но только не его. Нет, не сегодня…. Она слушала знойный июльский пятничный вечер, настроившись на пустоту, как будто знала, что рано или поздно та обретет смысл и форму, пробиваясь через помехи. Чарли смотрела на раздвоенного человека и иногда даже морщила лоб, изображая крайнее напряжение и заинтересованность, но за этой маской давным-давно уже никого не было. Забавно, но иногда ей казалось, что когда она просит Бога о чем-нибудь, то за его маской тоже никого нет.

Не всегда, конечно, но бывают такие просьбы, вроде бы, совершенно безобидные, но в то же время очень важные, и которые никогда никто не услышит… никогда не предварит в жизнь. В таких ситуациях люди обычно занимаются самообманом, говоря себе – ещё не время. Но старики на смертном одре, влачившие свои безымянные надежды всю жизнь, знают ответ. Потому что жили они долго, каждый свой день таща за собой свои дурацкие надежды и несбыточные мечты. Сначала те походили на десяток консервных банок, привязанных по-идиотски к ноге. Потом годам к сорока они превратились в гири, оставляя глубокие борозды, которые видно всем. К шестидесяти они и вовсе ожили, превратившись в стаю бешеных собак с оскаленными пастями и вытаращенными глазами, которые рвали этих стариков в разные стороны с присущим безумием: кто назад, кто вперед, кто вправо, кто влево. Они стали нападать на хозяина, который превратился в Горгону, ужасные змеи на голове которой, вдруг решили заняться самоедством. Некуда бежать, потому что они всегда с тобой. Они часть тебя. И вот, лет через десять-двадцать ты лежишь, хлопая блеклыми удивленными глазами на своих близких или на голые стены… а может, и не удивленными. Скорей всего нет. Годы удивления давным-давно канули, и осталась пустота. Та, которая никогда не обретет смысл или форму, потому что совсем скоро наступит действительно