Предисловие к жизни - страница 4
Когда горячий вихрь промчится по алюминиевым ходам, распылившаяся в нем салицилка уже потеряет влагу. Сухой порошок сваливается с высоты двадцати метров вниз и попадает в бункер размером с товарный вагон. Конус бункера замкнут в камеру, чтобы пылевидное вещество не разносилось по всей территории завода. «Пусть уж пострадает один, дабы все не страдали», — объяснил Дронов.
В жестяной камере работаешь ты, Борис, страдать, значит, выпало тебе.
Сухая кислота бесконечно ссыпается в жестяные чайники — так почему-то называют здесь переносные бачки, вовсе не похожие на чайники. Твоя задача состоит в том, чтобы отставить в сторону наполнившийся чайник и быстро подставить вместо него пустой, а первый вытащить вон из камеры, взвесить на весах и мелом записать на чайнике его вес. Тем временем бесконечная струя порошка заполняет очередной чайник, и тебе надо торопиться с пустой посудиной обратно: нельзя отстать от сушилки, чайник переполнится, продукт, как вода, польется на пол.
Что говорить, тяжелая досталась вам работа. Тяжелая и вредная, как все в химии. В те времена ручной труд преобладал на химическом производстве, всевозможные облегчения и удобства позднее появились в цехах. Ведь только-только зачинались пятилетки, только зачиналась и отечественная химия…
Вспомни, Борис, как оседлала тебя проклятая сушилка. Ты зашел в камеру и наглухо закрыл за собой дверь. Пустил в ход выталкиватель, и сухая кислота «полилась» в жестяной чайник. Едкая пыль желтым туманом заполнила всю камеру, села на лицо и на спецовку, запорошила глаза, пробилась сквозь марлю и вату респиратора в ноздри и глотку.
Из глаз потекли слезы. Нос и горло нестерпимо защипало, ты чихал и кашлял не переставая. Скользя на деревянных подошвах по плиточному полу, ты выскочил из камеры, глубоко глотнул удивительно вкусного воздуха и снова помчался в камеру.
Помня наставления Нусбаумера и Дронова (сухие частицы кислоты вредно влияют на дыхательные органы), ты старался просасывать воздух сквозь мякоть респиратора, и он быстро взмок от влажного дыхания. Выскочив опять из камеры, ты шатался возле весов, будто пьяный, и ждал, что от надрывного кашля и прикосновения к лицу осклизлой ваты вот-вот вывернутся наизнанку внутренности. На этот раз трудно было поднять чайник на весы, он отяжелел неимоверно, ты его кое-как поднял, но провозился с гирями и опоздал: в камере чайник переполнился, и желтый порошок «лился» на пол.
И снова и снова все повторялось: дыхание через отвратительную вату, неудержимые слезы, подступы тошноты. Червячный шнек-выталкиватель приводился в движение мотором, стоявшим за камерой, ременная передача вращала шкив, и от него вертелся шнек. Ремень, перехлестывая, ныл одну и ту же песню: «Неу-же-ли же такое можно вы-тер-петь? Неу-же-ли же так-кое мож-но вы-тер-петь?»
Тупое гнетущее чувство охватило тебя, Борис. Ты возненавидел сушилку, непрерывное истечение порошкообразной струи, размокший респиратор. Тебе захотелось остановить машину и послать все к черту, прекратить этот аккуратный ритмичный перехлест ремня, тихий шепот вращающегося вала. Но это означало бросить завод. Бросить завод, а с ним столько мечтаний!
Когда тебе уже казалось, что больше ты не вытерпишь, что ты сейчас шлепнешься в этой камере, шлепнешься и задохнешься, и протянешь ноги, — заводской гудок объявил о перерыве.
По правде сказать, ты гудка и не слышал. Это Дронов зашел в камеру, выключил сушилку и за руку вывел тебя наружу.
Первые часы работы словно переменили тебя: лицо в красных пятнах, горит, как нажженное, губы обиженные, глаза злые, наплаканные невольными слезами. И главное — очень уж ты удрученно молчишь и как бы сгорбился под тяжестью своего разочарования. Ты, очевидно, думаешь: «Мне придется недели, месяцы, может быть, годы мучиться так возле сушилки, чувствовать тяжесть в руках и ногах, дышать сквозь мокрую подушку и кашлять, все время ощущать в голове машинный отчаянный рефрен: «Неужели же…»
— Больно вид-то у тебя горький, орел, — грубо говорит Дронов. — Сушилка эта — неважная машина, придумал ее какой-то немец на нашу голову. Зато порошок сохнет быстро. Да ты не мечтай, что в других местах слаще. Привыкай, настраивайся. Рабочему, брат, везде не легко.