Предпоследняя правда - страница 4

– Нет, – без раздумья откликнулся Адамс. – Ты была абсолютно права. Я попытаюсь сделать все своими собственными руками.

С минуты на минуту кто-нибудь из слуг принесет ему чистую белую бумагу; он точно знал, что она где-то есть. А если и нет, он может выменять ее на что-нибудь у соседа, слетать в сопровождении свиты оловяшек в соседнее с юга поместье, на виллу Ферриса Гранвилла. У Ферриса точно есть бумага. Он рассказал на прошлой неделе по открытой видеолинии, что пишет – прости господи – свои мемуары.

Что бы это слово ни значило.

Время ложиться спать. Так говорили часы, но кто его знает, может быть, питание снова отключалось, вот на той неделе электричества не было почти целый день, так что часы могут врать на много часов. Возможно, уныло подумал Николас Сент-Джеймс, в действительности время не ложиться, а вставать. А его метаболизм, даже после стольких лет, проведенных под землей, не говорил ему ровно ничего.

В общей с соседями ванной их гнезда 67-В муравейника «Том Микс»[4] текла вода: его жена принимала душ. Тогда Николас сам поискал на туалетном столике, нашел ее наручные часы и посмотрел. Те и другие часы сошлись во мнениях, так что время было правильное. И все же сна не было ни в одном глазу. Конечно, это все Мори Суза, мысли о нем не оставляли Николаса ни на минуту, хищно вгрызались в мозг. Вот так, наверное, чувствуешь себя, подхватив пузырную чуму, когда эти вирусы бешено размножаются и заставляют твою голову вспухнуть и лопнуть, как надутый воздушный шарик. «Может быть, я болен, – подумал Николас. – Серьезно, без всяких шуток, какие уж тут шутки. И даже больнее, чем Суза». А Мори Суза, главный механик их муравейника, которому уже хорошо за семьдесят, умирал.

– Я все, – крикнула Рита из ванной. Но вода продолжала течь, и она не выходила. – Я в смысле, что ты можешь зайти и почистить зубы или положить их в стакан с водой, или что уж ты там с ними делаешь.

«Что я делаю, – подумал он. – Важнее, что я уже сделал, подхватил пузырную чуму… наверное, этот последний оловяшка, присланный нам на ремонт, был плохо деконтаминирован. Или подхватил вонючую сухотку». Мысль заставила Николаса зябко поежиться – это только себе представить, что твоя голова усыхает, сохраняя карикатурное подобие лица, до размеров пинг-понгового шарика.

– О’кей, – сказал Николас и стал не спеша расшнуровывать свои рабочие ботинки.

Он всей кожей ощущал необходимость быть чистым, он тоже примет сейчас душ, несмотря на жесткий рацион по воде, действовавший в муравейнике «Том Микс», введенный его собственным эдиктом. Как только перестаешь чувствовать, чистый ты или грязный, ты обречен. С учетом того, чем здесь можно испачкаться, все эти крошечные штуки, которые валятся сверху, когда какой-нибудь беззаботный железный оболтус забудет толком их вытравить и так и дернет рычаг спуска, сбросит на нас три сотни фунтов смертельно опасного материала, грязного и горячего, или и то и другое… грязного от бактерий и вирусов и горячего от радиоактивности. Чудная комбинация. И снова в мозгу всплыла все та же мысль: «Суза умирает. Много ли сумеем мы прожить без этого ворчуна?»

Недели, наверное, две. Потому что через две недели будут проверять выполнение плана. И на этот раз по всегдашнему невезению и его, и его муравейник проверять будет кто-нибудь из агентов министра внутренних дел Стэнтона Броуза, а не покладистые вояки генерала Хольта. Они периодически менялись. Во избежание коррупции, как сказало однажды с большого экрана изображение Янси.

Николас взял трубку аудиофона и набрал номер клиники.

– Как он там?

– Никаких изменений, – сказал из трубки голос доктора Кэрол Тай, главного терапевта их маленькой клиники. – Он в сознании. Спускайся сюда, он говорит, ему нужно с тобой поговорить.

– О’кей.

Николас положил трубку, крикнул Рите, стараясь перекричать шум льющейся воды, что он уходит. И вышел из гнезда. В коридоре он все время сталкивался с другими бакерами, возвращавшимися из мастерских и комнат отдыха в свои гнезда, чтобы тут же залечь спать; было много купальных халатов и стандартных шлепанцев из искусственного пуха вуба. Так что часы ничуть не ошибались: было время ложиться спать. Но Николас знал: сейчас ему не уснуть.