Преграда - страница 14
Майи горе. Я прекрасно обошлась бы и без того, чтобы вникать в её обстоятельства. Но «такая, как она» считает откровенность своей, так сказать, профессией и бесстыжую откровенность выдаёт за естественное прямодушие.
Бедная Майя! Вот она и переехала в номер, в котором желала жить одна.
О, как она печальна среди этого пёстрого и весёлого беспорядка, где в кучу свалены её шёлковые рубашки, кружевные чулки, платья с длинными шлейфами и короткими юбками. На кровати громоздятся ящики, вынутые из кофра, и раскрытая коробка из-под шляп. Горничная Майи, упрямая гасконка, болтается по комнате взад-вперёд, всем своим видом выражая неодобрение. Рядом с чайным подносом я замечаю две коробочки с какими-то пилюлями, а также широкогорлый флакон с белым порошком. Майя прерывисто зевает и хлюпает носом, вконец подавленная этим промозглым утром, тёмным из-за постоянно набегающих туч, безутешными слезами, а главным образом тем, что нанюхалась кокаина.
– Высморкайтесь, Майя.
– Этого ещё не хватало, чтобы нос стал красным. Лучше уж буду сопеть.
Она смеётся с хрипом, как ребёнок, который слишком долго кричал, ибо её горе – и за это я её хвалю – не выражается в рыданиях. Она мне сказала: «Ну вот. Случилось. Это было неизбежно». Она ругалась как мужчина и обзывала своего Жана самыми страшными словами. Она унесла с собой, зажав в руке, фотографию Жана, отпечатанную на открытке, и пачку ассигнаций, которую, воспользовавшись беспорядком, вынула из жилетного кармана своего любовника… Мне хотелось бы подняться к себе в комнату. Я в халате, но без чулок, и зябну после ванны, потому что плохо вытерлась… Я чувствую, что мне недостаёт жалости, теплоты, если быть честной – любви, и поэтому изо всех сил стараюсь быть дружественной.
– Ну послушайте, Майя, это же несерьёзно. К тому же это случается у вас не впервой.
– Не впервой – что? То, что я переезжаю в отдельную комнату? Э-эх! Если бы у меня было столько тысяч франков ренты, сколько раз мы с Жаном ссорились!.. Сама знаю, что это несерьёзно…
Однако она обустраивается в номере так, будто это серьёзно. Она передвигает туалетный столик к окну, поворачивает зеркало к свету и начинает приводить в порядок своё лицо – она занимается этим, нимало не смущаясь присутствием Жана, меня, коридорного, посыльного. Дело своё она знает, тут уж ничего не скажешь. Она особо протирает уши и уголки губ. Она даже приподнимает и кончиками пальцев выворачивает веки, – так проверяют жабры у рыбы сомнительной свежести… Потом Майя, обернув платочком указательный палец, засовывает его в каждую ноздрю и начинает орудовать с виртуозностью официанта, протирающего бокалы, для шампанского. Перламутровым ножичком выскребает язык, ногтями обеих рук безжалостно выдавливает крошечный прыщик, маленьким пинцетом выдёргивает ненужные волоски…
– Я-то лучше, чем кто бы то ни было, понимаю, что это несерьёзно. Но, видите ли, я знаю мужчин, а особенно Жана. Я с ним общалась… Что вы сказали?
Я ничего не сказала, а только слегка отвернулась, чтобы скрыть улыбку, не злую и не добрую, которую я не могла сдержать после слов Майи «я знаю мужчин»… Почему эту классическую фразу произносят женщины не после своего триумфа, а после поражения, доказывающего как раз обратное? Я ничего не сказала, я не знаю мужчин…
– …Я с ним общаюсь уже год и могу не хвастаясь сказать, что он не из тех, кто ржавеет в любовных делах…
Закрутив волосы в пучок на китайский манер и стянув их сеткой, она накладывает на лоб и щёки толстый слой кольдкрема, но её желание меня убедить столь сильно, что она прерывает свой массаж и продолжает говорить, шевеля растопыренными пальцами. А я в это время вспоминаю, как гримировалась и разгримировывалась в прежние времена, вспоминаю ту эпоху, когда Браг называл меня, лоснящуюся от вазелина, «крысой, упавшей в подсолнечное масло»…
– …Год с мужиком – это уже почти контракт, хотя мы жили вместе только на взморье или на водах. Общая городская квартира, знаете… Нет, это не для нас. У него свои занятия, у меня свои идеи. Есть такое, чего я не могу принять… Что вы говорите?..