Прекрасный инстинкт - страница 24

Я истосковалась по вкусу его губ, изучила досконально скорость движения языка, силу возможного наказания. Как бы он пах, если бы был сверху меня во время секса? Какие неприличные слова он бы нашептывал мне в ушко во время наших движений напротив друг друга?

Я еще больше погружаюсь в свои фантастические мысли, но холодная вода, спускающаяся вниз по моей спине, выдергивает меня из моего затуманенного похотью мира и второго раунда наслаждения. Я никогда не кончала дважды, неудовлетворение и боль в запястье от быстроты движений всегда наступали задолго до второго оргазма. Однако, только что это произошло, моя рука сама решила вновь пройтись по центру, пока я мечтала.

Используя стену, чтобы подняться, я выхожу, вставая ровно под вентиляцией. Холодный воздух обдувает мою нагую, мокрую и сверхчувствительную кожу, мотивируя меня быстрее обтереться полотенцем и одеться. Почистив зубы и расчесав волосы, я делаю глубокий вдох и открываю дверь ванной.

— Чувствуешь себя лучше?

Черт побери, я аж передергиваюсь от неожиданности. Этот парень стирает в пух и прах все, что, я думала, знаю о себе, превращая «ничего не пугающуюся Лиз» в смущающегося олененка. И правда в том, что я поняла это в ту же минуту, как увидела его, но все равно приняла его к себе. Да, я хочу чувствовать. Можете подать на меня за это в суд.

 — Намного, — наконец-то отвечаю ему, забираясь под одеяло в кровать прямо напротив него. Он лежит на боку, смотрит на меня, разрушая весь мой «метод расслабления», который я провела совсем недавно над собой. Пять секунд, и я снова натянута как струна. — Ладно, эм, доброй ночи, — бормочу я, отворачиваясь от него.

— Я отлично провел время сегодня вечером, — тихо говорит он. — Спасибо за предоставленный шанс.

— Оу, да не за что, это тебе спасибо за помощь нам. И не беспокойся о Ретте, он придет в себя. Возможно.

— Кстати об этом, мы можем как-нибудь поговорить?

Поворачиваюсь назад к нему и, несмотря на свое обычное мнение, сейчас я благодарна за низкое прикрывающее освещение.

— Конечно. Что такое?

— Я рассказал тебе и парням очень много о себе. И я знаю, что ты отклоняешь какие-либо личные вопросы, что нормально. Но если я собираюсь жить с вами в автобусе, может, ты просветишь меня про некоторые взаимоотношения?

— Например? — озадаченно спрашиваю я.

— Коннер — твой брат, а Брюс — твой дядя, эта часть понятна. Но, как Ретт и Джаред начали играть? Потому что, должен тебе сказать, остальным пришлось вытащить Ретта сегодня вечером. На самом деле, он угрожал расчленить меня, когда уходил. Думаю, что сейчас он может стоять снаружи, прислонившись ухом к автобусу, и ждать повода, чтобы убить меня.

Я бы не удивилась, но не более чем тому, что он вообще оставил нас здесь одних. Но Ретт знает, что если мне потребуется помощь, и я позову Коннера, то мой брат надерет задницу Кэннону в считанные секунды, не задумываясь ни о последствиях, ни о муках совести, а затем сломает ему шею, как прутик. Я подозреваю, что Ретту просто нужно было немного пространства, чтобы смириться с тем, что он тоже наконец-то понял, что Кэннон безобиден. Ретт всегда уверен в плохом, поэтому ему гораздо легче убрать кого-то, нежели дать ему шанс. Он просто видит в этом свою возможность причинить тебе боль. С его настроением на сцене сегодня вечером я рада, что он вышел прогуляться. В этом автобусе уже и так начинаешь испытывать клаустрофобию.

— Ретт немного гиперопекающий, но его сердце в правильном месте. Он любит меня и Коннера, вот и все. Мы через многое прошли вместе, так что он с подозрением относится к новым людям.

Он приподнимается на локте и подпирает щеку рукой.

— Вы, ребята, все выросли вместе или...

— Ага.

— Достаточно, нет необходимости вдаваться в подробности,— смеется он.

— Не буду.

— Хорошо, я могу понять намек. Итак, где выступаем дальше?

— Я знаю, что мы здесь еще на одну ночь, а потом, честно говоря, понятия не имею. Надо будет спросить у Брюса, — зеваю я, глубже зарываясь в подушку. Закрываю глаза и пытаюсь выровнять свое дыхание: наша непосредственная близость, приглушенный свет и тихие ночные голоса делает это более трудным, чем обычно. Но я чувствую тяжесть его взгляда на себе: он не двигается, новые вопросы умирают от желания вырваться из его рта. Я задавала ему много вопросов, и он слепо верил нам, поэтому я решаю кинуть ему косточку и открываю сонные веки: