Прелесть - страница 21
Да взять хотя бы их встречу! Каким образом он в огромном миллионном городе, где большая часть людей никогда не встречаются друг с другом, нашел этого бедного студента? А уж все остальное, просто уму не постижимо. Да нет, не может быть, протестовало материалистическое образование Воропаева. Прав доктор, надо отдохнуть или хотя бы выспаться. Он полез за сигаретами и обнаружил пустую пачку.
Чертыхаясь, погнал машину к метро, в надежде на киоски.
В позднее время у станции метро Университет еще толкался народ.
Спешили по домам засидевшиеся на работе преподаватели, вечерние студенты брали пиво, и прячась от дождя под козырьком, о чем-то весело говорили, подъезжала на девятках с тонированными стеклами братва в лампасах, затоваривалась кристалловской водкой, шла обычная ночная московская жизнь, напоминавшая киплинговскую сказку о том, как разные звери приходили к водопою и не трогали друг дружку.
Воропаев не сразу обратил внимание на среднего роста гражданина, стоявшего перед ним. Лишь когда тот просунул в окошко десятку попросил баночку «Черного Медведя», Воропаев обомлел:
— Михаил Антонович?!
Гражданин сначала взял пиво, пересчитал сдачу, а уж потом повернулся:
— Вы обознались.
Слава Богу, это был не доктор. Воропаев извинился, купил пачку сигарет «Петр I» и, мотая головой, побрел к своим Жигулям.
Дома перед сном он выпил коньяку, но в ночной тишине шум стал еще отчетливее. Теперь он заметил в нем какие-то переливы, будто завывание ветра в печной трубе.
Он опять вспомнил про дачу, потом про очки, потом про Умку, потом про Петьку Щеглова и так все в полусне перемалывал до трех утра. Потом встал, тихо, чтобы не разбудить домочадцев, из ванной позвонил в первую градскую.
Доктор оказался на ночном дежурстве и посоветовал непременно тотчас померить давление.
— Сто десять на девяносто, — под свист выходящего из резиновой груши воздуха, говорил доктор. — Давление в норме, странно. Впрочем, чего там странно, ведь человек состоит из сосудов, как орган. Не орган, заметьте, а орган. Вот он и играет, а нам все кажется возраст, нервы, вон отец Серафим тоже жаловался, да я и сам иногда коньячком спасаюсь…
— А как вам, Михаил Антонович, система Станиславского? — зачем-то спросил Воропаев.
— В смысле? — удивился доктор.
— В смысле вхождения в роль, вы как больше любите когда актеры вживаются в роль, забывая свое Я, и как бы превращаются в своих героев, или когда они знают, что они актеры, а героев играют сплошным мастерством?
— Знаете, господин полковник, я с отцом Серафимом долгую беседу имел, и вам советую с ним поговорить.
— О чем же беседа была? — заинтересовался Воропаев.
— О жизни, он мне сказал, что и я болею.
— Чем?
— Прелестью, — ответил доктор и испытующе посмотрел на Воропаева, а потом добавил, — Прелестью невинного осуждения пороков общества.
— Как это?
— Вы, говорит, доктор, прельщаетесь любоваться пороками, оставляя себя в невинности. Мол, сам я пороков избегаю, но люблю наслаждаться в других. А вообще, господин полковник, не знаю отчего те шестеро погибли, но поп наш точно… — Доктор, повертел ладонью у лба.
— Зачем же Вы мне советуете к отцу обратиться?
— Так он тоже интересовался системой Станиславского.
Доктор подморгнул майору и полез куда-то в стеклянный шкаф типа аквариум. Позвенев там лекарственными склянками, он достал фляжку, небольшие стаканчики с делениями в миллилитрах и сказал:
— Попробуем, господин полковник, медицинского, а то сейчас и коньяк, и водку гонят черт знает из чего.
Воропаев было начал отказываться, мол, на работе и вообще за рулем, но доктор, пользуясь положением, настоял:
— В качестве шумоутоляющего, я вам потом бюллетень выпишу, если что.
Разлив точно по пять делений, доктор поднял мерный стаканчик:
— Ну, вздрогнем, полковник, — и сам себе удивился, — вот уж не думал, что буду с гэбэшником пить. Они чокнулись, выпили и прислушались к себе.
— Закусить нечем, — обоженным горлом прохрипел доктор.
— Разве ж лекарство закусывают? — укоризненно поправил Воропаев.
— И то верно. Но запивают, — и он плеснул из графина воды.
— А скажи, господин полковник, отчего ты до сих пор майор? — доктор простодушно уставился на Воропаева.