Прелесть - страница 22
— Сам не знаю, Михаил Антонович, — тоже просто отвечал Воропаев, При советской власти все впросак попадал, звезды мимо падали, а сейчас так быстро живу, что и забываю, кто я, и что я.
— Видно ты плохо систему Станиславского изучал, а мастерства не хватает.
— Не хватает, — покорно подтвердил Воропаев, взглянув на фляжку.
— Ну, что, — сообразил доктор, — Еще по пять кубиков, для закрепления эффекта. Они выпили еще, и тут доктор выдал:
— Ты, Вениамин Семенович не обижайся на меня, я и сам человек пропащий, работу свою не люблю, и жизнь свою не люблю, ни детства, ни отрочества не приемлю, еще пяток годков покочевряжусь, и на пенсию, а для чего, спрашивается, вся эта попытка моя? Как будто меня специально произвели на свет исключительно для примера, знаешь как в пьесе выведут какого-нибудь неудачника, чтобы он в последнем акте застрелился. Ты вот — и то благороднее меня оказался. На оскорбления не отвечаешь, меня жалеешь, неужели ж со стороны видно, до чего я неудачник.
— Брось, Михаил Антонович, мужик ты хороший, и врач хороший, у меня даже шум в голове пропал.
— Правда?
— Правда.
— Врешь, — серьезно сказал доктор.
— Зачем мне врать? — сопротивлялся Воропаев.
— Врешь из жалости своей идиотской, она тебя и погубит. Впрочем, губить-то и нечего. Жизнь — это всего лишь короткая передышка перед смертью.
— Передышка говоришь, а вдруг и вправду передышка, что тогда делать будешь?
— Я и сам говорю, передышка, — обиделся доктор.
— Это ты для красного словца говоришь, а сам не веришь, потому что знаешь, что ничего другого, кроме этой передышки нам не дано. Вот скажи доктор, стал бы ты за просто так своей жизнью рисковать? На, погляди.
С этими словами, Воропаев вытащил из кармана Андреевские очки и положил на стол. Доктор не понимая, уперся в черные залапанные стекла.
— Ты в руки возьми, погляди внимательнее.
— Хм, — доктор профессионально разглядывал оптическое устройство, Ортопедические? А почему оба глаза заклеены, слепой носил?
— Нет, зрячий, как мы с тобой.
— Странно, — доктор надел для пробы, — Ничего не видно.
— Вот скажи, смог бы ты в этих очках поперек Ленинского проспекта гулять, да еще на красный свет.
— Ты их с покойника снял? — доктор с отвращением положил очки подальше от себя.
Воропаев горько усмехнулся.
— Нет, с абсолютно живого. Один молодой человек в них поперек движения гулял. Говорит, очки эти не для того, чтобы смотреть, а для того, чтобы видеть!
— А, наверное Кастанеды начитался, — вспомнил доктор.
— В воины подался.
— Да я тоже так вначале подумал. Даже очень разозлился, ох, как я был зол. Попался бы мне этот умник, который на русский язык дрянь эту переводил, блин, яйца ему бы оторвал. Или издатель этот… — Воропаев выругался, — Ну скажи, отчего же это молодежь такой дрянью увлекается, и именно у нас-то в России, где еще сто лет назад про бесов написано, где сказано: «нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется…» где все наелись по уши марксизмом, где слово воин и Павка Корчагин одно и тоже…
— Насчет бесов, тебе конечно виднее… — не выдержал доктор.
— Знаю, знаю, тем более, чего-то значит и им не хватает?
— Прививки от словоблудия. Молодежь как раз-то и не нюхала еще настоящего марксизму, это мы с тобой старые волки, у нас прививка мертвая… против плюрализма.
— Да я не против демократии, но знаешь, иногда нет-нет, да вспомнишь главлит. Хоть бы подумали, чего издают и пишут. По-моему, так прежде чем издать, пусть представят, а ну как эта книжка к собственному родному ребеночку в руки попадет?
— Да чем им думать, — поддержал Доктор, — У них задница вместо головы, ей-богу.
Они вдруг замолчали. Потом доктор спросил:
— Ты зачем меня про Станиславского спрашивал, догадался, что ли?
— О чем? — удивился Воропаев.
— Что я пишу. Пьесы пишу.
— Нет, просто лицо у тебя такое… — Воропаев замялся подыскивая словечко, — Проницательное, что ли…
— Ну-ну, только я больше этим не балуюсь.
— Почему? Не берут?
— Берут, даже поставили несколько…
— Чего ж перестал? — волновался Воропаев.
— Страшно! — выдохнул Доктор. — Боюсь.
— Чего ж-то теперь бояться? — удивился майор федеральной безопасности.