Презент - страница 10
И вспомнил мой дед все проказы Презента, и вспомнил полянку, залитую водой, и маленький мокрый комочек, что скулил на коряге. И всплыли перед ним все товарищи, которых потерял он на войне. Как падали они с коней в лихих атаках, как настигали их пули, осколки, газы и валились они на дно траншей, как метались и звали матерей в душных палатках прифронтовых госпиталей.
— Боже мой! — стонал Харлампий. — Что это со мной!
И ему вдруг показалось, что он совсем маленький, лет трёх, идёт с матерью по базару и мать покупает ему щенка!
— Как же его звали? Щенка этого? — шептал сотник, вспоминая, точно от этого сейчас всё зависело.
Медведь подошёл к хозяину и ткнулся в ноги.
— Вот беда! Вот беда! — шептал человек. Он перехватил винтовку и трясущимися руками вставил ствол мишке в ухо. — Раз! Два! Три! — сосчитал он, но руки не слушались, стали как деревянные, и выстрела не получилось. — Не могу! Не могу! — прошептал Харлампий и увидел на краю оврага свою жену. — Не могу! — сказал он, жалко улыбаясь и садясь в пыль. — Рука не подымается.
И жена, сбежав в овраг, прижала к себе Харлампиеву голову и всё гладила его по потному лбу и седеющему чубу, успокаивая. Потом она подняла тяжёлую винтовку и повела обмякшего, слабого мужа домой.
И он пошёл, покорно опираясь на её плечо и нетвёрдо, как пьяный, переставляя ноги. Медвежонок покатился впереди, не подозревая, что произошло.
В этом месте бабушка всегда замолкала, я боялся вздохнуть, чтобы не нарушить молчание. Она долго смотрела куда-то далеко-далеко, потом молча вставала, снимала передник, причёсывалась, шла в горницу и выдвигала тяжёлый ящик комода.
Там, завёрнутая в рушник, лежала старинная фотография. На ней была сама бабушка и мой дед, Харлампий Прокофьевич. Снимались они в тысяча девятьсот шестнадцатом году, когда дед был ранен в ногу и приехал после госпиталя в отпуск. Моя бабушка, тоненькая, темноглазая, в кружевной кофточке и длинной юбке, бережно поддерживала его под руку, потому что дед без костылей ходить ещё не мог, а с костылями сниматься не захотел. Он стоял прямо и твёрдо. Русый чуб стружками завивался на лихо заломленную гвардейскую фуражку. Густая завесь крестов и медалей пересекала его широкую, упрямую грудь. Празднично сияли новенькие погоны хорунжего. Но в скорбных складках под колечками усов да в серых, широко открытых глазах таились горечь и боль…
И только по бережной тонкой руке жены у его локтя можно было понять, что перед нами раненый фронтовик и стоять ему очень трудно. И столько выпало ему страданий, что хватило бы на целый народ в каком-нибудь благополучном маленьком государстве.
— Вот, — шептала бабушка, стирая невидимую пыль со стекла. — Вот какой он был — Харлампий… Дедушка твой. Вот какие мы молодые-то были… — И две старинные крошечные серёжки поблёскивали сквозь её седые волосы, как две слезинки…
15
На следующее утро, едва засинел в окошках рассвет, Харлампий собрался в дорогу. Тихо, чтобы не разбудить детишек, простился с женой, взял мешок с провизией и вывел медведя на улицу. Дорога им предстояла длинная, за триста километров, в большой город. И весь путь нужно было идти пешком, потому что в поезд с медведем не пускали, а лошади от одного медвежьего запаха ломали оглобли и рвали постромки. И сейчас, почуяв звериный запах, они топтались и испуганно храпели в конюшнях.
Хутор спал, закрыв ставнями глаза окон, только тихие кошки, выгибая спины, ходили по заборам да дворовые псы перебрехивались с утра пораньше. Но они начинали рваться с цепей и хрипеть от злости, когда ветер доносил до них запах медведя. Так, под яростный собачий лай, вышел мой дед за околицу. Какой-то мужик, страдавший бессонницей и хроническим любопытством, высунулся из-за плетня и подмигнул:
— Что, казак, в цыгане подался? Будешь с медведем по ярмонкам народ потешать?
Но сотник так зыркнул на него из-под козырька, что мужик, тихо охнув, присел за забором.
Харлампий с медведем на поводке вышел в степь, над которой уже наливались золотом небеса, а на востоке появился алый лампас рассвета. Человек и зверь шли осенней оранжевой степью, лёгкие паутинки садились на них. Журавли, пролетая над их головами, кричали тоскливо, прощаясь с родиной. Любопытные суслики жёлтыми столбиками поднимались около своих норок.