Прежде чем сдохнуть - страница 12
При мысли о слезах я сразу вспомнила Натку и то, как мне при первой же встрече захотелось уткнуться ей носом в груди и по–рыдать. Ноги мои сами завернули в сторону Наткиной комнаты, а рука сама постучала ей в дверь.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
От моего стука дверь сама собой распахнулась. Я обломалась:
вожделенная Наткина грудь уже была занята. В нее уже рыда‑ли, уткнувшись носом. И это была не Наткина дочь Надя, которую я прекрасно запомнила с прошлого «детского дня». Это истекала слезами Катя – дочка другой жительницы пансиона, Татьяны – тихой и незаметной, как будто мешком по голове ударенной женщины.
Таня у нас была персоной, почти не привлекающей к себе внимания в обществе. Говорила она тихо и мало. За вечерним покером отсиживалась в уголке – без карт, просто наблюдая за игрой. А уж если Татьяна и открывала рот, все слова произносила с извиняющейся полуулыбкой, как будто бы заранее просила прощения за то, какую глупость она сейчас сморозит.
И при этом нещадно принималась теребить свою незамысловатую прическу каре, выкрашенную в самый черный цвет, какой только есть в «лореалевской» палитре. Недалекие женщины обычно думают, что только черная краска способна тщательно закрасить седину. Наверное, и в покер Таня не играла, чтобы не давать окружающим доказательств слабости ее соображалки. И вот ее довольно симпатичная дочка обнаруживается рыдающей в комнате Наты. Интересно, по какому поводу?
Ната приложила к губам палец. Я понимающе кивнула и тихо прикрыла дверь. Автоматически достала из сыновней авоськи яблоко, откусила и направилась в холл. Приближалось время коллективного просмотра новостей.
Хотя у каждого из пансионеров в номерах имелись персональные телевизоры, новости и восьмичасовой сериал мы предпочитали смотреть вместе. Так хотя бы появлялись общие темы для разговоров, и вырабатывалось некое чувство единения.
— Что с твоей дочкой? – спросила я у Татьяны. – У нее все в порядке?
Таня даже вздрогнула – настолько неожиданным было для нее, что я с нею заговорила.
— Да, у нее все отлично, она недавно уехала, – по–мышиному улыбнулась в ответ Татьяна.
— Хм… Ты уверена? – я не хотела выступать для нее источником информации. Если уж ее дочь сидит и тайно плачет в комнате другой женщины – наверное, на это есть причины.
Я досмотрела сериал и новости. В новостях не было ничего важного – по крайней мере, третью мировую войну никто по- прежнему не объявил. Можно было спокойно отправляться спать.
По пути в свой номер мне хотелось заглянуть к Нате, но я не решилась. Она постучала ко мне сама. Села в типовое кресло с инвентарным номером и по–хозяйски полезла в авоську с фруктами, привезенными сыном. Выбрала красное яблоко. Мне почему‑то стало жалко для нее этого яблока, но я промолчала.
— Ты что‑то хотела, когда заходила сегодня днем? – спросила Ната.
— Ага, еще как хотела, – кивнула я, выискивая под матрасом утаиваемый от персонала вискарь. – Поплакать на твоей груди хотела, очень уж она мне нравится. Как увидела ее в первый день, сразу подумала – уже если захочется порыдать, то непременно тебе…
— А что так? – спросила Натаха таким тоном, как будто бы ее совершенно не удивило мое признание, а ее грудь – такое место общего пользования для грустящих.
— Сына проводила, и как‑то взгрустнулось, – сказала я, наливая себе вискаря и жестом предлагая Нате. Она кивнула. Я достала второй стакан.
— Любишь его? Скучаешь?
— Да, – неопределенно помахала ладонью я, как будто в ней был веер, и я им обмахивалась. – Смешанные чувства. Не то чтобы я его прямо люблю взасос, но мне бы хотелось, чтобы он меня любил. А в этом я не уверена. Он со мной на «вы» говорит, как с чужой. И вообще он такой неловкий вырос. Я вот думаю, когда я сдохну, он же даже с копателями могил не сможет договориться. И закопают меня где‑нибудь около дороги.
И пробегающие мимо собаки будут ссать на мой памятник. А он будет забывать ездить на мою могилу. Точнее говоря, даже не будет вспоминать про нее. А ведь у меня, по большому счету, больше никого нет. Никого не осталось… Муж умер, мама тоже… Никого…