Презрение - страница 44

— На вилле Баттисты?.. И ты уже согласился?

— Я думал, тебе это должно понравиться, попытался я оправдаться. Жить на вилле гораздо удобнее, чем в гостинице.

— И ты уже согласился?

— Да, я думал, так будет лучше.

— С нами вместе там будет жить и режиссер?

— Нет, Рейнгольд поселится в гостинице.

— Туда приедет Баттиста?

— Баттиста? спросил я, в глубине души удивленный этим вопросом. Думаю, что он время от времени будет наезжать… но ненадолго, на уик-энд, надень или на два… чтобы посмотреть, как идет наша работа.

На этот раз Эмилия ничего не сказала, лишь пошарила в кармане халата и, достав платочек, высморкалась. Когда она вынимала платок, халат ее распахнулся. Она сидела, положив ногу на ногу, словно стыдясь своей наготы, но поза ее все равно не могла скрыть белое молодое и тугое тело, перед которым, казалось, бессильны все запреты. Эмилия, сама того не сознавая, как бы предлагала себя, и я вдруг почувствовал неудержимое желание и на мгновение вообразил, что могу заключить ее в объятия и овладеть ею.

Но в глубине души я понимал, что, как бы ни было сильно мое желание, осуществить его невозможно, я только смотрел на нее, пока она вытирала платком нос и глаза, смотрел почти что исподтишка, словно боялся, что она заметит мой нескромный взгляд и пристыдит меня. Поймав себя на этой мысли, я подумал о том, до чего я дошел: тайком, как чем-то запретным, любуюсь наготою собственной жены, словно мальчишка, подглядывающий в щелку кабины на пляже! Я протянул руку и зло, чуть ли не с яростью запахнул ее халат. Она, казалось, даже не заметила моего движения и, спрятав платок в карман, произнесла на этот раз совершенно спокойным голосом:

— Я поеду на Капри… но при одном условии…

— Не смей говорить ни о каких условиях… Я не желаю ничего знать! неожиданно закричал я. Мы поедем… Но я не желаю ничего слышать… А сейчас уходи, уходи!

Должно быть, в моем голосе звучало такое бешенство, что она испугалась, сразу же встала и поспешно вышла из комнаты.

Наступил день отъезда на Капри. Баттиста решил ехать с нами, чтобы, по его словам, принять нас, как подобает гостеприимному хозяину. На улице у нашего дома мы увидели рядом с моей маленькой малолитражкой красный мощный несерийный автомобиль продюсера. Хотя стоял июнь, погода все еще не установилась, было туманно и ветрено. Баттиста в кожаной куртке и фланелевых брюках стоял возле своей машины, разговаривая с Рейнгольдом, который, как всякий порядочный немец, был уверен, что Италия страна солнца, и потому оделся в дорогу довольно легко: на нем была белая полотняная кепочка и хлопчатобумажный полосатый костюм в колониальном стиле. Мы с Эмилией вышли из дому в сопровождении швейцара и нашей прислуги, которые несли чемоданы; Баттиста и Рейнгольд, увидев нас, пошли нам навстречу.

Ну, так как же мы разместимся? спросил Баттиста после взаимного обмена приветствиями. И, не ожидая ответа, сказал: Я предлагаю, Мольтени. чтобы жена ваша ехала со мной, в моей машине, а Рейнгольд сел в вашу машину… Таким образом, вы уже дорогой сможете побеседовать о фильме… Поскольку, произнес он с улыбкой, но серьезным тоном, с сегодняшнего дня нам необходимо работать по-настоящему… Сценарий должен быть у меня в руках через два месяца.

Я невольно посмотрел на Эмилию и увидел, что лицо ее вдруг исказилось, я уже не раз прежде замечал у нее эту гримасу, являвшуюся признаком душевного смятения и протеста. Но я не обратил на это внимания, не задумался над тем, что именно такое выражение лица было у нее, когда она услышала о предложении впрочем, вполне разумном, которое сделал мне Баттиста.

— Превосходно, сказал я, изо всех сил стараясь выглядеть оживленным и веселым, мне казалось, что именно этого требуют обстоятельства: ведь мы отправлялись в приятную поездку к морю. Прекрасно… Эмилия поедет с вами, а Рейнгольд со мной… Но не обещаю, что говорить мы с ним будем о сценарии!

— Я боюсь быстрой езды! воскликнула вдруг Эмилия. А вы на своей машине всегда гоните как сумасшедший…

Но Баттиста, стремительно схватив ее под руку, воскликнул:

— Со мной вам нечего бояться! И вообще, чего вы боитесь? Ведь мне тоже дорога жизнь.