Приблудная Нюкжа - страница 5
Ни черта там не было, кроме двойной (суточной) порции Нюкжиной жидкости. И с чего это он вообразил, что доллары — из его квартиры? Мало ли какую мокроту вываливают в помойку жильцы их дома? В том числе и мокроту валютную. Ишь, вообразил… Нет, такие подачки судьбы — не про тебя. А вот еще бы переводишко — это бы в самый раз!
Посмеиваясь над своим разыгравшимся воображением, писатель спокойно разделся и, как обычно, прежде всего приступил к очистке подноса, не ведая, что имеет дело с мусорным ведром в этом плане в последний раз.
Газет больше не было, и Егор Сергеевич, как было решено, пустил в дело черновики повести, уже дважды отстуканной им на машинке. Повесть «Вечеринка с шашлыком» была навеяна воспоминаниями о днях его полигонной жизни и, хоть местами слегка сближалась с купринским «Поединком», являлась несомненным творческим успехом Егора Спасова. «Вечеринка» была принята и одобрена популярным питерским журналом, но вот уже более года публикация ее переносилась от номера к номеру, правда, с искренними извинениями.
Спасов распушил рукопись, заглянув в знакомые исчирканные страницы, коим суждено было вместо оберегаемой архивной полки, вымокнув, угодить в мусорный бак, вздохнул и пошел устилать Нюкжин поднос. На замену газетного формата понадобились четыре рукописные страницы. При двухразовой перемене подстилки повести должно было хватить дней на двадцать. Потом писатель покормил собаку, поел сам и приступил к работе, продолжая начатое на дежурстве. Бормоча, он расхаживал по комнате, присаживался к столу, снова ходил, временами обращаясь к Нюкже и даже оглашая ей что-то из только что придуманного. А Нюкжа неизменно одобряла услышанное мельтешением хвоста и легким поскуливанием. Так продолжалось до вечера.
Притомившийся Егор Сергеевич расслаблялся у телевизора, глядя итальянский детектив, когда подошедшая Нюкжа потерлась боком о его ногу: обычный знак того, что дело сделано и хозяин может выносить поднос.
Спасов отвлекся от затяжной перестрелки, подошел к подносу, поднял и едва не выронил его из рук. В подносе плавали деньги!
Егор Сергеевич обалдел настолько, что с этой посудиной в руках кинулся в комнату и плюхнул ее прямо на рабочий стол, вперив остановившийся взгляд в плавающие дензнаки. «Доллары… мокрые доллары!» — грохотало в его голове. Но это были не доллары. Это были теперешние российские купюры, числом четыре. А рукописных листов в подносе не было! Четырех листов рукописи, собственноручно выложенных им сегодня утром взамен газеты! Нет никаких листов, исписанных и исчирканных синей шариковой пастой, а есть вот эти разноцветные купюры, плавающие фантастической пестрой стайкой!
Спасов яростно ущипнул себя за руку, ожидая немедленного пробуждения, но, почувствовав боль, понял, что не спит, а если и свихнулся — то в яви.
Прошу прощения, но факт есть факт: писатель прямо руками, как, бывало, вытаскивал из ванночки с фиксажем готовые фотографии, выгреб из жидкой среды плавающие бумажки и, даже не дав стечь лишнему, сунулся с ними к подоконнику, разложил их в ряд: три пятидесятитысячных мокрых купюры и одну десятитысячную. Потом Егор Спасов схватил с книжной полки остаток заполярного перевода — семьдесят тысяч, среди которых, как по заказу, оказались и пятидесятка, и десятка, — и принялся сравнивать истинное с выловленным. Тут — Кремль, и там — Кремль, тут — дом с флагом, и там такой же, коричневое и коричневое, голубоватое и голубоватое. И формат, и цифры, и цвета, и просветы, и «Банк России», и все прочее визуально совпадало полностью. На подоконнике, постепенно подсыхая, лежали сто шестьдесят тысяч — сумма, превышающая его месячное вахтерское жалованье в НИИ.
Надо сказать, что какое-то время все иные мысли Спасова были вытеснены одной: настоящие ли это деньги, неважно как сюда попавшие, имеют ли они покупательную способность? Уж больно осточертела Егору Сергеевичу бедность. Но затем в сознании неумолимо всплыл вопрос о происхождении клада: откуда он? И куда, опять же, подевались рукописные листы? Не могли же они полностью раствориться в том, в чем не растворялась газета? Постой, постой…